Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники

Потом Мартышка, присев ко мне на парту, рассказала мне, что, когда она заговорила об этом со своим отцом, он очень волновался и рассказывал ей, что Лермонтов всегда издевался над дедушкой и его долг чести был вызвать Лермонтова на дуэль. Мы обе согласились, что дуэль – это глупость.

Потянулись скучные институтские дни. Таша очень страдала. На первое же воскресенье мама взяла ее домой, при возвращении опять слезы. Мама решила снять комнату в Москве, чтобы брать Ташу по воскресеньям домой. А жить и тут, и там. <…>

В институте Таша жила как во сне. Каждый четверг мама приходила к нам в прием от полшестого до полседьмого, а в субботу приезжала за Ташей. Раз как-то она не пришла к нам в четверг. В первую же переменку в пятницу Таша прибежала ко мне высказывать свои опасения. Я, как могла, утешила ее. На прогулке я увидела, что она гуляет с Ириной Высоцкой. Ирина вскоре после приезда новеньких сказала мне:

– Какая у тебя красивая сестра.

Они очень оживленно разговаривали. «Ну, наверно, успокоилась», – подумала я. И вдруг около пяти часов кто-то сказал мне:

– Там твоя сестра в маленьком коридорчике плачет.

Таша стояла у подоконника, закрыв руками лицо, плечи ее вздрагивали. Рядом стояла Высоцкая.

– Ну, не плачь, приедет завтра твоя мама за тобой, – говорила она, – вспомни своего Фонечку, Лютку, Джека, поедешь на Рождество, всех увидишь, – и, обратясь ко мне, добавила: – Какая-то ты, Леля, холодная, неужели тебе сестры не жалко.

Я промолчала. Не буду же я объяснять ей, что сердце у меня разрывается, а сделать я ничего не могу, да и не умею выражать своих чувств. Конечно, все обошлось благополучно, и в субботу мама приехала. <…>

О пятом классе у меня осталось не очень хорошее впечатление. Постоянная боль за Ташу, да и в классе не было дружбы.

К нам поступило несколько новеньких, одна из них, Ляля Скрябина, дочь известного композитора, невольно явилась причиной вражды двух девочек. Ляля очень хорошо играла на рояле, помимо этого, она обладала каким-то внешним обаянием. Как будто ничего особенного в ней не было. Маленькая, курносенькая, небольшая кудрявая косичка болтается сзади, совсем детская фигурка и манера держаться немного животом вперед. Но что-то в ее карих глазах было очень милое, особенно когда она улыбалась. Она очаровала всех на одном из концертов. Вышла такая фигурка, сделала смешной книксен и села за рояль, и вдруг полились звуки такой певучести и чистоты, как будто играл большой мастер. Кончила, гром аплодисментов. Встала, опять сделала книксен и хотела уже было сходить с эстрады, как вдруг к ней подошел Сергей Васильевич Рахманинов, наклонился и торжественно поцеловал ей руку.

Рахманинов бывал у нас часто, он устроил свою дочь к нам на уроки гимнастики, и девочка, приблизительно нашего с Лялей возраста, приходила некоторое время ежедневно. <…>

Я как-то очутилась вместе с Лялей в лазарете, и даже кровати наши стояли рядом. К ней пришла в прием мама, она мне очень понравилась. Лицо какое-то спокойное и строгое. После ее ухода Ляля долго плакала, потом повернулась ко мне и спросила:

– У тебя есть папа?

Я рассказала.

– Ay меня отняли папу, он живет в Москве, но он у нас почти не бывает, а мы, и мама, и сестра Маруся, так любим его.

Уже будучи взрослой, я читала в мемуарах о Скрябине, что во втором браке он был очень счастлив, что у него был необыкновенно талантливый сын. Рассказываю только о том, как реагировала 12-летняя девочка на уход отца из семьи. <…>

Одно качество сильно разрослось в девочках в пятом классе. Почему-то полюбили врать. Если раньше титул врунишки считался позорным, то сейчас враньем не пренебрегали даже в собственных взаимоотношениях.

Еще одна новенькая появилась у нас – Инна Давыдова. Когда в класс вошла маленькая, черненькая, с большими глазами девочка, мы отнесли ее к разряду тихонь. Но уже на другой день увидели, что она вовсе не тихоня, и вечером классуха, делая ей замечание, сказала:

– Давыдова, ты должна вести себя примерно: помни, что тебя исключили из Екатерининского института и Ольга Анатольевна приняла тебя условно.

Разумеется, Инна вошла в нашу компанию. Инна была с Кавказа, папа у нее умер, а мама в Москву приезжала редко. У самых моих близких подруг Тамары и Веры отцов тоже не было. Инна очень любила рассказывать о богатстве, в котором она живет. <…>

Никогда не врала Тамара. Наоборот, она, нисколько не смущаясь, рассказывала всем, что ее мама с тремя младшими детьми (Тамара четвертая) живет в небольшой квартирке во вдовьем доме, что пенсия за папу очень маленькая и они прислуги не держат и делают все сами. Остальные же любили похвастаться пышностью и изобразить из себя изнеженных роскошью аристократок, хотя это и не соответствовало действительности.

Богатство мне никогда не казалось добродетелью, наоборот, мне стыдно было нашего «богатства» перед Дуней. Но совсем другой факт заставил меня тоже прибегнуть ко лжи. Хоть и неприятно писать об этом, но я хочу, чтобы мои воспоминания были правдивы.