Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники

На другой день, когда мы с Ташей в парке судорожно дочитывали «Консуэло», тетка и студент прошли мимо нас, оживленно беседуя. Вот она, необыкновенная любовь! Мы с Ташей были и возмущены, и расстроены. А мама проявляла необычайную энергию.

Дарья Платоновна тоже наэлектризовалась общим настроением и сетовала:

– Зачем я, старая дура, поехала в этот Крым!

Но мама утешала ее, что это только первые дни будет паника отъезда, а потом все пойдет по-старому, война далеко. «И мы также могли бы остаться», – подумала я. Но потом мне стало стыдно своей мысли (а вдруг убьют Сергея Федоровича), и я никому ее не высказала.

О нашем отъезде мы с Ташей узнали неожиданно и даже не успели ни с кем проститься. Зато с Мотей дружески расцеловались. Она грустно заявила нам, что не знает, что будет делать, когда кончится сезон, и мама предложила ее устроить в «Славянский базар» и дала ей адрес.

Тесно было в машине, которая отвезла нас прямо в Севастополь. Мы с Ташей первый раз ехали в автомобиле и плохо перенесли дорогу с частыми поворотами. Вокзал полон народа. Мама посадила нас на вещи, а сама бегала куда-то, хлопотала. В результате мы оказались в поезде, шесть человек в четырехместном купе. Это было большим достижением.

Суета последних дней не давала времени задумываться, но мысль о войне очень тяготила меня. Я думала о том, что сейчас, в эту самую минуту, идут бои, убивают людей, стонут раненые. Какое средневековье – война! Неужели люди не могут сделать так, чтобы не было совсем войны! А тревога и напряжение чувствовались во всем. Мимо пролетали воинские поезда. На одном товарном вагоне я успела прочесть: «40 человек, 10 лошадей».

– Это что же, одновременно? – с ужасом спросила я.

– Нет, или – или, – ответил длинный гимназист.

С нами в купе ехала еще одна семья: маленького роста мать и два долговязых сына. На большой узловой станции наш состав отвели куда-то на задворки. Рядом с полотном железной дороги стояли крестьянские телеги, толпился народ, слышался плач и крики. Вдруг раздалась команда: «По вагонам», и вскоре засвистел паровоз. Мне не видно было отходящего эшелона, но крики и плач стали громче. Особенно выделялся один женский голос:

– Кормилец мой, сыночек мой ненаглядный, ростила я, ростила тебя, и вот отняли, на убой повезли! Пустите, пустите меня, дайте мне под поезд лечь! – Вопли стали приближаться.

Я увидела в окно, как два старика тащили вырывающуюся женщину. Она садилась на землю, отпихивалась от них ногами, платок с головы упал, волосы растрепались, а в глазах был ужас. Я не могла больше смотреть и невольно закрыла лицо руками.

– А барышня-то, оказывается, нервная, – услышала я насмешливый голос одного из гимназистов.

Я сделала над собой усилие, чтобы не разреветься. Мне так ясно представилось, как в далекой глухой деревушке жила эта женщина, как в нищете «ростила» она своего сына, и, когда он вырос и стал ее «кормильцем», чужие люди взяли и повезли его на «убой». Никому он не был нужен раньше, когда им было трудно, никто не помогал им, а тут вдруг разыскали, нашли.

– Какая несправедливость! – громко сказала я и выложила все, что думала по этому поводу.

Сразу поднялась буря протестов.

– А что ж, не сопротивляться немцам? Пусть берут половину нашей страны, а может и всю? – возмущались гимназисты. – Кто же будет защищать государство?

– Не надо вообще никакого государства, – тихо сказала я.

Гимназисты свистнули, а возмущаться стала мама:

– Ты что же, анархию хочешь? Без строгого порядка в жизни нельзя. Вон видишь, нарушилось расписание из-за военного времени, и получается путаница.

– А матери должны привыкать к мысли, что рано или поздно придется с сыновьями расстаться. Конечно, это тяжело, – грустно сказала маленькая женщина.

Таша ничего не говорила. Она не любила высказываться. Она «старалась молча жизнь понять». И только няня сочувствовала мне.

– Самая большая несправедливость, – сказала она, когда я описала ей виденную в окно вагона сцену, – «паны дерутся, а у хохлов чубы трясутся». Война – это несчастье хуже оспы и холеры!

– А если б не было совсем государства? – задала я опять этот вопрос.

– Кто ж его знает? Без начальства, пожалуй, воры одолеют, – задумчиво ответила няня.

А что может быть такое государство, которое будет заботиться о всех своих жителях, помогать растить детей и стараться сделать детям все, что только им нужно, нам с няней и в голову не приходило. Но встреча с няней произошла не сразу.