Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы

От помощи они, впрочем, не отказываются. Отнести вещи дочери в химчистку, забрать оттуда, а то и расплатиться из своего кармана — это обычное дело. Неприятные разговоры («если Кэрол позвонишь ты, мама, это будет намного проще»). Бесконечная уборка («Ах, мамочка, я, разумеется, собиралась сама все разобрать, но сейчас я просто убегаю!»).

«Когда я была молодой…» — подумала Энн, уносясь мыслями в далекое прошлое.

Энн росла в старомодном доме. Когда она родилась, матери было уже за сорок, а отцу и того больше — он был старше мамы то ли на пятнадцать, то ли на шестнадцать лет. И тон в доме задавал отец.

Любовь не считалась там чувством само собой разумеющимся, а потому выражать ее никто не стеснялся: «Моя дорогая малютка!», «Папино сокровище!» и «Чем я могу тебе помочь, милая мамочка?».

Уборка, разнообразные поручения, ведение бухгалтерских книг, рассылка приглашений и прочих светских писем — все эти занятия были для Энн привычными и естественными: дочери существуют для того, чтобы помогать родителям, а не наоборот.

Проходя мимо книжного развала, Энн внезапно спросила себя: «А какой подход правильнее?»

Странно, но вопрос кажется, не из легких.

Скользя взглядом по названиям книг на развале («найти бы что-нибудь почитать вечерком у камина!»), она, к полной неожиданности для себя самой, пришла к выводу, что в действительности никакой разницы нет. А есть условность, и только. Мода — как на жаргонные словечки. В свое время восхищение чем-либо выражали словом «блистательно», потом стали говорить «божественно», а еще позднее — «фантастически», о том, что нравилось «безумно», говорили даже — «не то слово».

Дети ухаживают за родителями или родители за детьми — но существующая между ними глубинная живая связь от этого не меняется. По убеждению Энн, ее и Сэру связывает глубокая искренняя любовь. А было ли такое между нею и ее матерью? Пожалуй, нет, — в дни ее юности под внешней оболочкой нежности и любви между детьми и родителями в действительности скрывалось то самое небрежно-добродушное безразличие, которым сейчас так модно бравировать.

Улыбнувшись своим мыслям, Энн купила в пингвиновском[104] издании книгу, которую с удовольствием прочитала несколько лет назад. Подобное чтение сегодня может показаться несколько сентиментальным, но, пока Сэры нет, какая разница?

«Я буду скучать по ней, — думала Энн, — конечно, я буду скучать, но зато в доме станет спокойнее…»

«Да и Эдит отдохнет, — мысленно добавила она, — Эдит так огорчается, когда весь распорядок идет кувырком, — не знаешь, когда ленч, а когда обед».

Ведь у Сэры и ее друзей есть такая привычка — неожиданно появляться в доме и так же неожиданно уходить, иногда, впрочем, уведомляя об этом по телефону. «Мамочка, может, нам сегодня пообедать пораньше? Мы собрались в кино». Или: «Это ты, мама? Я хотела сказать, что к ленчу я вообще-то не приду».

Такие нарушения размеренного ритма жизни до крайности раздражали преданную Эдит, целых двадцать лет верой и правдой служившую Энн и вынужденную теперь работать в три раза больше прежнего.

И Эдит, по словам Сэры, ходила с кислой миной.

Что не мешало Сэре вить из нее веревки: Эдит хоть и ворчала и бранилась, но Сэру обожала.

Вдвоем с Эдит им будет очень спокойно. Скучно, но очень спокойно. Неприятная холодная дрожь пробежала по спине Энн. «Мне теперь остается лишь покой, спокойный путь под горку, к старости, и кроме смерти ждать больше нечего».

«А чего, собственно, я жду? — спросила она себя. — У меня было все, о чем я мечтала. Любовь и счастье с Патриком. Ребенок. Жизнь исполнила все мои пожелания. Вот все и кончилось. Теперь настал черед Сэры. Она выйдет замуж, родит детей. Я стану бабушкой».

И она улыбнулась. Как приятно быть бабушкой! Она представила себе детей Сэры, бойких и красивых. Шаловливых мальчуганов с непослушными темными, как у Сэры, волосиками, пухлых маленьких девочек. Читать им книжки, рассказывать сказки…

Она продолжала улыбаться, представив себе эту перспективу, но холод не покидал ее. Если бы только Патрик был жив. В ее душе снова заговорил смолкнувший было голос отчаяния. Все это произошло давно — Сэре тогда едва минуло три года — так давно, что боль утраты давно утихла, горе забылось. Она могла уже спокойно, без мук вспоминать о Патрике, своем молодом пылком муже, которого она так горячо любила. Все это осталось в далеком-далеком прошлом.

Но сегодня старая рана словно открылась заново. Будь Патрик жив, Сэра могла бы уехать куда угодно — хоть ненадолго в Швейцарию кататься на лыжах, хоть навсегда, к мужу и детям. А они с Патриком жили бы вместе, вместе старели, вместе принимали удары и подарки судьбы. Она не была бы одна…

Энн Прентис вышла на привокзальную площадь и смешалась с толпой прохожих. «Какой зловещий вид у этих красных автобусов, — подумала она. — Выстроились в ряд, словно чудовища у кормушки». На миг ей померещилось, будто это — фантастические существа, ведущие самостоятельную жизнь и, быть может, ненавидящие собственного создателя — Человека.