Роза, или Палаты и хижина

Жанлис Мадлен Фелисите Роза, или Палаты и хижина [1] (Изъ новыхъ сочиненій Г-жи. Жанлисъ)

Бдная и нещастная крестьянка, изнуренная усталостію, несла на рукахъ двумсячную дочь свою и шла тихонько по берегу Рейна, въ конц прекраснаго лтняго дня. "Ахъ! я вижу башни дворца!" сказала она: "естьли бы только могла дойти!… Принцесса милостива, добросердечна; она мать и также сама кормитъ своего младенца"…. Нещастная хотла итти скоро, но ступила босою ногою на острой камень, закричала и должна была ссть на дорог подъ деревомъ. "Боже мой!" говорила она, заливаясь слезами: "я вижу дворецъ, и не могу быть тамъ!… младенецъ требуетъ пищи, а молоко изсохло въ груди моей! Мы умремъ на этомъ камн, смотря на дворецъ!"…. Она рыдала; младенецъ горящимъ ртомъ своимъ искалъ ея груди, и кричалъ пронзительно. "Бдная невинность!" думала отчаянная мать: "естьли бы кровь и мои слезы могли питать тебя!.. Боже мой! она перестала кричать; закрыла глаза!.. Не уже ли мн два раза умирать? не уже ли должна я видть ея смерть прежде моей смерти?.. Ахъ! кто избавитъ меня отъ жизни?"… Тутъ нещастная взглянула на быструю рку, которая текла близь дороги: ужасное искушеніе привело въ волненіе ея душу. Отчаяніе замняетъ силы: блдное лицо ея оживляется румянцемъ. Она прижимаетъ къ сердцу своему умирающаго младенца, который вдругъ открываетъ глаза… Мать затрепетала — отворотилась — снова могла заплакать, и взглянувъ на дворецъ, сказала: "Какъ щастливы знатные и богатые, живущіе въ изобиліи съ дтьми своими!.. Но они также умираютъ; одинъ Богъ будетъ всхъ судишь, и бдной крестьянинъ, можетъ быть, испугается суда Его мене, нежели роскошной богачъ и Князь!"…. Она прислонилась къ дереву, устремила взоръ свой на небо, и тоска ея облегчилась Божественною надеждою; чувство муки исчезало въ душ ея вмст съ мыслями.

Уже смерть готовилась поразишь сію невинную жертву злощастія…. Вдругъ скачетъ по дорог великолпная карета: въ ней сидла Принцесса Амелія, которая, увидвъ бдную крестьянку, закричала: "Боже мой! женщина, мать, лежитъ на земл какъ мертвая! Ей надобно помочь!" Кучеръ остановилъ лошадей. Любезная, чувствительная Амелія выпрыгнула; старой Камергеръ бросился за Принцессою, чтобы подать ей руку; толстая Гофмейстерина кличетъ гайдука, чтобы опереться на плечо его и вылзти изъ кареты; пажи, которые скакали впереди верхомъ, скачутъ назадъ… Въ семъ быстромъ движеніи забытая Гофмейстерина кричитъ, бранится; а Принцесса, подбжавъ къ нещастной крестьянк, съ удовольствіемъ видитъ, что она растворяетъ глаза. Амелія даетъ ей нсколько луидоровъ. "Ахъ! это золото (говоритъ бдная мать) теперь безполезно: мн надобно молока; у меня его нтъ, а дочь моя умираетъ!" "Какъ?" спрашиваетъ Амелія содрогнувшись. "Она умираетъ съ голоду," отвчаетъ мать. Тутъ Амелія, приведенная въ ужасъ, тронутая до глубины сердца, взглядываетъ на младенца, который напоминаетъ ей маленькаго сына, ею самою кормимаго, и который своею милою красотою еще боле трогаетъ ея душу. "Ахъ! живали она?" говоритъ Принцесса, беретъ руку ея, и чувствуетъ, что младенецъ тихонько жметъ у нее палецъ. "Нтъ, ты будешь жива!" восклицаетъ она; бросается на колни, рукою поддерживаетъ голову двочки, и даетъ ей грудь свою.

"Ахъ, сударыня!" сказала крестьянка, поднимая руки къ небу, и не могла говорить боле, сладкія слезы живйшей благодарности оросили ея лицо. Она не въ силахъ была выразишь своей признательности, и лучше хотла молить Небо о добродтельной героин, нежели словами благодарить ее [2].

Между тмъ младенецъ оживалъ на груди Амеліиной. Свидтели сей трогательной сцены смотрли въ безмолвіи и съ удивленіемъ; одна толстая Гофмейстерина скучала въ карет и не видала ничего: пажи, старой Камергеръ и слуги закрывали отъ нее Принцессу.

Можно ли описать радость матери и Амеліи, когда младенецъ началъ видимо приходить въ силы, и когда живая краска показалась на лиц его? Минутъ черезъ двадцать онъ насытился, приподнялъ голову, взглянулъ на Амелію и улыбнулся…. Принцесса, заливаясь слезами, поцловала его, встала и сказала: "подемъ скоре домой., чтобы помочь бдной матери; донесите ее до кареты." Тутъ гайдукъ взялъ и повелъ больную за Принцессою, которая несла на рукахъ младенца, и свъ въ карету, посадила крестьянку рядомъ съ собою, къ великому изумленію Гофмейстерины, принужденной уступить ей мсто свое. Старой Камергеръ слъ на козлы — и такимъ образомъ похали въ городъ.

Баронесса Клакенбергъ, Гофмейстерина, была въ осьмомъ-надесять вк едва ли не боле всхъ другихъ привязана къ обыкновеніямъ; она думала, что ни въ какомъ случа не должно отходить отъ нихъ, и сіе важное правило могло, по ея мннію, быть единственнымъ для воспитанія знатныхъ молодыхъ людей: правило конечно мудрое, но не совсмъ новое, хотя Баронесса Клакенбергъ и присвоивала себ честь такого великаго изобртенія при Двор N. N.