— Уж постарайтесь, ханум. Я буду ждать вашего письма в отеле «Шах Аббас», что на площади Имама, до десяти часов вечера. В начале одиннадцатого за мной пришлют самолет из Тегерана, и я покину Исфахан. Имейте это в виду. — Полковник направился к выходу. На пороге остановился, бросил вполоборота: — Надеюсь, вы правильно меня поняли, ханум, и письмо от вас я обязательно получу. Иначе до конца жизни будете считать себя виновной в судьбе человека, который, как я догадываюсь, питает к вам нежные чувства. Так что пишите, ханум, у вас нет другого выбора.
— Позвольте мне самой определиться с наличием у меня возможности выбора, полковник, — дерзко одернула его Джин. — Я не нуждаюсь в дополнительных указаниях. Обдумав наш разговор и взвесив все «за» и «против», я непременно приму какое-либо решение и извещу вас о нем до двадцати двух часов. Всего доброго.
— До свидания, ханум. — Не ожидавший столь открытого недружелюбного отпора, полковник поспешно исчез в коридоре.
Джин подошла к окну, массажными движениями кончиков пальцев потерла виски, снимая нервное напряжение. Избавившийся от защитного облачения полковник торопливо усаживался внизу в машину. «Итак, в ход пущена восточная хитрость, — думала Джин, наблюдая за ним сверху. — Начальники Шахриара хотят, чтобы я сдала его им собственными руками, подтвердив тем самым, что мы с ним были любовниками. Интересно, какое будущее они уготовили капитану Лахути на самом деле? Что в действительности ждет его в Тегеране, если, будучи начальником исфаханской службы безопасности, он допустил здесь несколько непростительных ошибок — начиная с утечки информации о полонии и заканчивая побегом трех человек из военного госпиталя? И это еще не считая любовных шашней со мной вместо того, чтобы докладывать о каждом моем шаге начальству. Наверняка ведь за Лахути, как и за каждым человеком в Иране, тоже кто-то следил. Например, один из его подчиненных. Не зря же аль-Балами позволил себе выказать в мой адрес неприкрытое ехидство: он однозначно знает больше, чем говорит… Нет, Шахриара в Тегеране ждут не повышение и назначение, — пронзила вдруг мозг Джин страшная догадка, — а… разжалование и тюрьма! Промашки с полонием они ему не простят. Но поскольку рыльце и у самих в пушк
Итак, Шахриар знал, что поездка в Тегеран закончится для него верной смертью: теперь Джин в этом не сомневалась. Но ведь его желание остаться с ней в миссии тоже грозило вполне вероятной смертью, пусть даже с отсрочкой в несколько лет. Значит, смерть от лейкоза Лахути выбрал в силу безысходности своего положения, но Джин не уловила этого в его настроении два дня назад. Нет, она и сейчас не думала, что он целовал и ласкал её только для того, чтобы она позволила ему остаться в миссии. Возможно, он даже не ожидал приезда аль-Балами. И уж тем более вряд ли предполагал, что тот попросит Джин написать письмо с просьбой о его замене. Просто Шахриар, скорее всего, руководствовался в своем выборе следующими соображениями: лейкозом он может и не заболеть (тут уж от воли Аллаха всё зависит), а вот избежать пыток в застенках «Министерства информации» ему всё равно не удастся. Давать показания на любимую женщину не хотелось, но и эмиграция из Ирана для него была невозможна. Как намекнул аль-Балами, эмигрировать капитану Лахути не позволят — его попросту убьют.
«Как же спасти Шахриара?» — всерьез озадачилась неожиданно возникшей проблемой Джин. По всему выходило, что единственный путь спасения для него — только побег из Ирана. Например, в Ирак. С помощью, к примеру, друзей того же Тарани.
Только вот согласится ли на побег он сам?!