Роза Марена

– Да. Я отплачу. Тебе было плохо там, в темноте? Тебе было плохо, настоящая Рози?

Рози задумалась:

– Плохо, да. Но хуже всего было у ручья. Мне так хотелось напиться.

– У тебя в жизни много такого, о чем бы хотелось забыть?

– Да. Наверное, да.

Она кивнула.

Женщина, прижимающая к груди спящую девочку, проговорила со странной бесстрастной уверенностью, от которой у Рози похолодело внутри:

– У тебя больше не будет мужа.

Рози открыла было рот, но поняла, что не сможет вымолвить ни слова.

– Мужчины – звери, – продолжала Роза Марена все тем же спокойным бесстрастным тоном. – Одних можно приручить и выдрессировать. Других – нельзя. И когда мы сталкиваемся с такими, которых нельзя приручить… с дикими и жестокими животными… почему мы должны себя чувствовать проклятыми или обманутыми?! Почему мы должны сидеть в придорожной пыли – или в кресле-качалке, уж если на то пошло – и оплакивать свою судьбу?! Надо ли восставать против нашего ка? Нет, не надо. Потому что ка – это колесо, которое вращает мир, и всякий мужчина и всякая женщина, попытавшиеся воспротивиться и остановить его, попадут под его сокрушающий обод. Но со зверьми, неподдающимися дрессировке, можно и нужно бороться. С надеждой в сердце. Ибо следующий зверь может быть совершенно другим.

Билл – не зверь, подумала Рози, зная, что никогда не отважится произнести это вслух в присутствии Розы Марены. Потому что она боялась. Потому что ей было очень легко представить, как эта безумная женщина хватает ее за плечи и рвет зубами ей горло.

– Как бы там ни было, звери будут драться, – сказала Роза Марена. – Они так устроены. Они всегда будут драться, чтобы проверить, у кого крепче рога. Ты понимаешь, о чем я?

Рози подумала, что действительно понимает, о чем говорит эта женщина. И ей стало страшно. Она поднесла руку ко рту и провела пальцами по губам. Губы были горячими и сухими.

– Никакой драки не будет, – сказала она. – Никакой драки не будет, потому что они не знакомы друг с другом. И вряд ли когда-нибудь познакомятся. Они…

– Звери будут драться, – повторила Роза Марена и вдруг протянула руку, передавая Рози какой-то предмет. Рози не сразу сообразила, что это было. Тяжелый золотой браслет, который женщина в мареновом хитоне носила на правом предплечье.

– Я… я не могу…

– Бери, – резко и даже слегка раздраженно проговорила Роза Марена. – Бери, бери! И хватит уже ныть и плакаться! Ради всех богов, которые были раньше и которые будут потом, прекращай хныкать глупой овцой!

Рози протянула дрожащую руку и взяла браслет. Он был холодным, хотя женщина в мареновом хитоне только что сняла его с руки. Если она мне прикажет его надеть, я просто не знаю, что сделаю, подумала Рози в отчаянии, но Роза Марена вообще ничего не сказала. Она лишь протянула руку и указала пальцем на оливковое дерево. Мольберта под деревом уже не было, а картина – как и тогда, у нее дома – выросла до громадных размеров. И она изменилась. Это по-прежнему была ее комната на Трентон-стрит, но теперь на ней не было женщины, что стояла лицом к двери. В комнате было темно. И кто-то спал на кровати, укрывшись одеялом, так что были видны только прядь светлых волос на подушке и голое плечо.

Это же я, удивленно подумала Рози. Я там сплю и вижу этот самый сон.

– Иди. – Роза Марена слегка подтолкнула ее в затылок. Рози сделала шаг по направлению к картине. Прежде всего потому, что ей не хотелось, чтобы к ней прикасалась эта холодная и страшная рука. Она вдруг поняла, что слышит – хотя и смутно – шум машин. В высокой траве у нее под ногами верещали сверчки. – Иди, настоящая Рози. И спасибо тебе за то, что ты спасла моего ребенка.

– Нашего ребенка, – поправила ее Рози и похолодела от ужаса.

Она, должно быть, и сама сошла с ума, раз решилась перечить этой безумной женщине.

Но когда Роза Марена заговорила, в ее голосе не было ярости или злости. Разве что легкая усмешка.

– Да-да, нашего, если тебе так хочется. А теперь иди. Помни о том, о чем следует помнить, и забудь обо всем, о чем нужно забыть. И береги себя, когда выйдешь из круга моей защиты.

Можешь не сомневаться, что выйду, подумала Рози. И никогда не вернусь, чтобы просить о помощи или услуге. С тем же успехом можно просить Ади Амина подработать распорядителем на вечеринке или Адольфа Гитлера…

Ход ее мыслей прервался, когда она увидела, что женщина на картине зашевелилась в кровати и натянула одеяло на голое плечо.

Только это была уже не картина.

Это было окно.

– Иди, – сказала ей женщина в красном платье. «Венди Ярроу». – Ты все сделала хорошо. Так, как надо. А теперь иди, пока она не передумала.