Роза Марена

– Я тоже, честно сказать… просто в этой картине есть что-то такое, что напоминает мои любовные романы. Сильные мужчины, страстные женщины, буйство чувств, извержение гормонов. Я не знаю, как это правильно описать… ощущение, что что-то готовится произойти. Но пока еще только готовится, назревает. Как затишье перед бурей. Может быть, из-за грозового неба. – Анна снова перевернула картину и указала глазами на надпись углем. – Вы поэтому и обратили на нее внимание? Из-за совпадения имен?

– Нет, – сказала Рози. – Когда я поняла, что куплю картину, я еще не видела надписи на обороте. – Она улыбнулась. – Это действительно было совпадение – из тех неожиданных совпадений, которым нет места в ваших любимых дамских романах.

– Понятно, – сказала Анна, но таким тоном, что сразу же становилось ясно, что ей ничего не понятно. Она провела большим пальцем по угольной надписи. Буквы легко размазались.

– Да, – сказала Рози. Ей вдруг стало тревожно. Ни с того ни с сего. Как будто в эти минуты в том, другом часовом поясе, где уже наступил настоящий вечер, один человек подумал о ней. – В конце концов Роза – достаточно распространенное имя, в отличие, скажем, от Евангелины или Петронеллы.

– Да, наверное, вы правы. – Анна передала ей картину. – И все-таки странно, что надпись сделана углем.

– Почему странно?

– Уголь очень легко стирается. Если его не защитить – а надпись на вашей картине не защищена, – со временем он превращается в грязное размазанное пятно. Значит, надпись сделана недавно. Вот это и странно. Потому что сама картина не такая уж новая. Ей лет сорок по меньшей мере. Если вообще не все восемьдесят или сто. И в ней есть еще одна странность.

– Какая?

– Нет подписи художника, – сказала Анна.

IV. Морской дьявол [11]

1

Норман уехал из города в воскресенье, за день до того, как Рози должна была приступить к новой работе… к работе, с которой по-прежнему боялась не справиться. Он решил ехать автобусом «Континентал экспресс», который отправлялся в одиннадцать ноль пять. И дело было не в экономии. Сейчас ему было важно – жизненно важно – снова проникнуть в сознание Розы. Вернуть себе былую уверенность. Он до сих пор не нашел в себе сил признать, как сильно его потрясло, что она от него сбежала. И он даже понятия не имел, что она собирается выкинуть что-то подобное. Он пытался себя убедить, что его больше всего задевает, что она сперла его кредитку – только это и ничто другое, – но в глубине души Норман знал, что́ его так взбесило. То, что она обвела его вокруг пальца. Ведь он действительно не догадывался о ее намерениях. Даже его хваленая интуиция в этот раз не сработала.

А ведь было время, когда он знал все про свою жену: знал, о чем она думает, просыпаясь, знал, что ей снится по ночам. И вдруг выясняется, что она кое-что от него скрывала. Причем так искусно, что он не сумел ее раскусить. При одной только мысли об этом Нормана колотило от ярости. И больше всего он боялся – это был тайный, подспудный страх, в котором ты никогда не признаешься даже себе, но который ты все-таки осознаешь на каком-то глубинном уровне, – что она планировала свой побег в течение многих недель, или месяцев, или даже в течение года. Если бы Норман узнал, почему Рози ушла и что ее подтолкнуло на этот шаг (другими словами, если бы он узнал про пятнышко крови на простыне), он бы, наверное, успокоился. Или, наоборот, еще больше взбесился.