Роза ветров

Ухтомский замолчал и вопросительно смотрел на старшего офицера, как будто это Казакевич был королем Сандвичевых островов и это от него теперь требовалось не дать русским судам обменяться грузом.

— Откуда вы можете все это знать? — выдавил тот, почти не разжимая зубов.

— Не важно, Петр Васильевич. Быть может, я лишь предполагаю. А может статься, что при королевском дворе птичка певчая завелась, — вот и напела. У них там пропасть этих самых птиц. И как красиво поют! Заслушаешься… А у вас разве имеется другое объяснение перехода «Иртыша» из Петропавловска до Гонолулу и обратно? Причем так ведь пришли, чтоб именно нас там дождаться. Как будто рассчитывали на что.

Казакевич поднялся на ноги, оправил китель и указал прямо на дверь каюты:

— Я вынужден просить вас удалиться, господин юнкер. Дальнейшее продолжение этого разговора мне видится неуместным.

— Еще минуту, Петр Васильевич! Одну лишь минуту вашего времени, — заторопился Ухтомский, уже понимая, что граница приличий со стороны старшего офицера вот-вот истончится на нет, и далее все может пойти совсем некрасиво. — Ну, неужели вы после всего между нами сказанного сами не видите, что все делается нарочно? Ничего в нашем плавании нет случайного, все давно и весьма тщательно запланировано. Вот ведь и штурман это вчера заметил! Думаете, я не знаю про удивление Александра Антоновича при вчерашнем вашем разговоре в капитанской каюте? Разумеется, знаю! Мы же тесно тут очень живем. И вот вы задумайтесь на мгновение, Петр Васильевич, о том замечательном образе, каковой до сих пор являл нам доблестный штурман Халезов. Ему ведь все было отлично! Ветром почти ураганным несет по десяти узлов в час — что он вам говорит? «Отлично!» Дует ли прямо в лоб и почти пятит назад — «Отлично! По полтора узла идем». У Александра Антоновича просто слова другого нет. Кажется, папуасы гвинейские начнут его в котелке варить, так у него и для них найдется это словечко. И что же, скажите на милость, было вчера?! Никакого «отлично»… Штурман обеспокоился. После двух океанов, прошу заметить, обеспокоился. После месяца шторма в сороковых широтах обеспокоился, где мы с нашим плоским дном неизвестно каким чудом не перевернулись! И отчего же? Да просто ему есть что терять, Петр Васильевич. Он ведь не только летами старше нас всех на судне, и «дедом» его называют не по одной лишь этой причине. У Александра Антоновича заслуги перед Отечеством! Да к тому же такие, каковых другим за всю жизнь, быть может, собрать не получится — два кругосветных плавания, да еще полный переход как у нас теперь. Он вокруг мыса Горн пятый раз уже обходит. И что из этого вытекает? Из таких-то заслуг? Известно что: благодарность Отечества, награды, чины, пенсион и обеспеченное до конца лет семейство. Вот только после вчерашнего разговора в капитанской каюте все это становится зыбким — и пенсион, и семейство, и — внимание, Петр Васильевич! — даже самая свобода. То есть вместо наград и чинов теперь запросто можно несколько лет каторги получить… Странное, признайте, выходит уравнение. И согласитесь, что я не слишком преувеличил, когда о самоубийстве заговорил. В этом свете поведение той швейцарской рыбы, о которой давеча я вам рассказывал, выглядит самым что ни на есть разумным, ибо за жизнь свою надобно бороться. Услышьте меня, умоляю! Надобно и нам с вами взять меры против непредсказуемой судьбы.

— Это каким же образом? — прервал долгое и тяжелое свое молчание Казакевич.

— Самым естественным! — заспешил Ухтомский. — Вы, как старший офицер, берете «Байкал» под свою команду, после чего мы отправляемся, как и было официально заявлено, в Охотск. Там сдаем судно, сушею возвращаемся в Петербург, получаем заслуженные награды и живем себе дальше долго и счастливо.

— А Геннадий Иванович?

Лицо юнкера при этом вопросе ни на секунду не выразило замешательства, как будто он ожидал его с первой минуты разговора.

— А Геннадия Ивановича вы своим приказом берете под арест. Измена и самоуправство являются достаточным основанием, чтобы…

Ухтомский не успел договорить. Казакевич сделал к нему решительный шаг, схватил его за шею и гулко стукнул головой о переборку. Затем он стукнул его еще раз, и еще, но очевидно, этого ему показалось недостаточно, и он, освободив одну руку, потянулся за лежавшим на столе молотком. Краткого момента передышки хватило несчастному юнкеру на то, чтобы вырваться из ослабевшей хватки старшего офицера и юркнуть в полуоткрытую дверь. Забыв про молоток, лейтенант бросился за своей жертвой.

5 глава

— Я понял тебя, Петр Васильевич, — остановил гневный поток слов командир «Байкала». — Помолчи минуту, пожалуйста.

Провинившиеся офицеры стояли перед Невельским навытяжку у него в каюте. С палубы и откуда-то снизу, из трюма, доносились глухие звуки тяжелой погрузочной работы. Время от времени там что-то с уханьем падало, после чего долетали то команды, то брань. Кот Марсик сидел на капитанской койке и таращил свой единственный глаз на беспокойных людей.

— Дай мне подумать, Петр Васильевич, — сказал Невельской.