Роза ветров

В комнату уже входил тот, кто должен был испортить им удовольствие. Точнее, он не столько входил, сколько вваливался, потому что комплекция его в сочетании с узковатой дверной рамой не позволяла ему войти тем обыкновенным и привычным образом, каким входит в комнату средней величины человек.

— Знакомьтесь, — буркнул господин Семенов, усаживаясь опять в свое кресло.

Невельской протянул руку вошедшему в ожидании, что их друг другу представят, однако спутник его этим нисколько не озаботился. Сообщен был один титул, без имени, и на протяжении всего последующего разговора Невельской ломал голову над тем, как в случае необходимости обращаться к новому своему знакомцу, не называя его в той странной манере, в которой он был представлен, а именно — «шотландский барон». Впрочем, необходимости такой не возникло. Господин Семенов и его собеседник общались исключительно между собой, хотя содержание их разговора неукоснительно и практически сразу переводилось для чего-то на русский язык молчавшему в своем кресле с бокалом в руке Невельскому.

Барон был похож на крупного вепря, зачем-то не только расхаживавшего вертикально на задних ногах, но также умевшего сидеть в кресле, закинув ногу на ногу, пить вино, одеваться в хорошо пошитый сюртук с шелковой рубашкой и галстуком и рассуждать о политике. Впрочем, этому вепрю нельзя было отказать в его какой-то особенной, не сразу бросавшейся в глаза красоте. Понаблюдав за ним десять минут, Невельской оценил то, что вначале показалось ему отталкивающим. Барон сжимал в огромной руке винный бокал с мощью и нежностью зверя, который уважает свою добычу, но ни за что не отпустит ее снова на волю и уж тем более не поделится ею ни с кем. Маленькие, крайне внимательные глазки на его одутловатом красном лице то и дело скрывались за прядями длинных седых волос, в художественном беспорядке ниспадавших ему на плечи. Иногда он хитро прищуривался, и в эти моменты напоминал уже не дикого кабана, а скорее Генриха VIII, каким его любили изображать старинные художники. Освоившись и дождавшись, когда вино возрадуется в нем своему освобождению, барон понемногу стал улыбаться, и от первоначальной его настороженности, возникшей из-за присутствия незнакомого флотского офицера, вскоре не осталось даже следа.

В процессе беседы Невельской узнал, что в апреле между Мексикой и Северо-Американскими Соединенными Штатами начались военные действия. Это известие заставило господина Семенова вскочить с кресла.

— Вот! — воскликнул он, переходя на русский язык и обращаясь исключительно к своему спутнику— Вот оно! Улавливаете, Геннадий Иванович?

— Нет, — покачал головой тот. — А что здесь надлежит уловить?

— Секундочку! — господин Семенов повернулся к барону и снова заговорил по-английски.

Через минуту он звонко хлопнул в ладоши, энергично и зло рассмеялся, а затем подытожил то, что сказал ему шотландец.

— Во Франции тоже вот-вот заварится каша! Все сходится, Геннадий Иванович! Все одно к одному.

— Да что сходится?

— Все, дорогой вы мой господин лейтенант! Все карты ложатся ровнехонько так, чтобы Англия начала укрепляться на нашем отдаленном востоке. Еще немного промедлим — и тю-тю! Прощай, мечта о Сахалине! Все побережье от Китая до Охотска будет одна старая добрая Англия. А для отвода глаз они непременно где-нибудь в Европе ударят. Обвинят нас в активности на Кавказе и войдут целым флотом в Черное море. Вот попомните мои слова!

В ответ на высказанное Невельским недоверие к этим выводам ему тут же и в крайне эмоциональной манере было объяснено, что сильный неурожай прошлого года во Франции, скорее всего, повторится этой осенью. Кризис на рынке продовольствия добавит хаоса в общую политическую ситуацию, которая и без того сейчас не в пользу тех, кто у власти. Страну то и дело сотрясает повсеместное недовольство избирательным цензом. Мелкая буржуазия требует уравнять свои права на выборах с правами аристократов и крупных землевладельцев. Аппетиты этих выбравшихся из нищеты и безвестности людей с каждым днем растут и растут. Они уже почуяли запах крови. Позиция Луи-Филиппа[57] и окружающей его элиты более чем шаткая — она напоминает положение матроса, оказавшегося на самой вершине мачты в сильнейший шторм. Амплитуда колебания мачты уже такова, что бедняге только бы удержаться, вцепившись в снасти, но жестокая необходимость требует от него еще и работы в этот момент, иначе весь корабль вместе с мачтой и самим вцепившимся в нее моряком, напоминающим в этот момент уже не человека, а насекомое, будет разбит волнами в клочья, сметен с лица океана, превращен в никчемные, бессмысленные обломки. И выбор у матроса в такую минуту совсем невелик: разжать сведенные судорогой руки сейчас и тут же сорваться, либо погибнуть чуть позже, но уже со всем кораблем.

— Луи-Филиппа считайте, что нет. Его правление — это мираж. Эхо давно скрывшейся за горизонтом жизни.