Роза ветров

Невельской оценил яркость метафор господина Семенова, однако снова выразил недоумение. Ему все еще не было понятно, каким образом все эти события связаны в одно целое и как именно они привели господина Семенова к выводу о грядущем укреплении Англии на Дальнем Востоке. В ответ он услышал целую лекцию о традиционной алчности англичан, завершившуюся тирадой о том, что в нынешней ситуации — в том виде, в каком она сложилась на планете сейчас, — британцы наверняка сочтут своих наиболее грозных соперников занятыми более насущной проблемой и, следовательно, не способными к изысканию возможности отреагировать на реализацию давних чаяний Британского Льва.

— Да посчитайте же сами вы, наконец! — всплеснул руками господин Семенов. — Американцы воюют с Мексикой, французы на грани революции, у нас — волнения в Польше и необходимость усмирения Кракова. Лучшего момента для английского продвижения на север от Китая в ближайшие десять-пятнадцать лет может ведь не сложиться. А им непременно надо сейчас. Иначе весь политический капитал от победы над Китаем испарится. Он уже теперь испаряется, и чтоб его опять заработать, это новую Опиумную войну надобно соорудить. А сейчас представьте, сколько она будет стоить! Это даже при условии, что основные расходы Ост-Индская компания на себя возьмет. И где гарантии, что победа еще раз достанется так легко? Нет, Геннадий Иванович, будь я, скажем, Британским Львом, то вот сейчас бы прямо и прыгнул. Присел бы, знаете, так грациозно — и прыгнул. Потому что потом поздно будет.

Терпеливо молчавший во все время этого спора шотландский барон тяжело вздохнул, как вздохнула бы гора, неожиданно оказавшаяся живым существом, и завозился в своем кресле. Он старался выудить из кармана платок, но узковатый для его комплекции предмет мебели никак не позволял ему выполнить эту простую операцию. Сиди на месте барона в этом довольно поместительном кресле хоть бы и два человека обычного телосложения — они бы с легкостью вынули не то что платки, но, возможно, и целые наволочки, однако шотландскому знакомцу господина Семенова кресло оказывало серьезное сопротивление. В отместку он так раскачивал его, что массивные львиные лапы темного дерева, исполнявшие роль четырех приземистых ножек, дрожали и ходили под ним ходуном, как ножки какого-нибудь изящного, если не сказать хлипкого, табурета, а само кресло скрипело, стонало и хрустело пружинами, жалуясь на непосильную, да к тому же еще беспокойную ношу.

Добыв из кармана свой платок, барон вытер вспотевший лоб, успокоился и хрипло заговорил с господином Семеновым. Через минуту тот перевел сказанное Невельскому — шотландец продолжал рассказ о неурядицах, постигших в последнее время французского короля. Он сравнил участившиеся покушения на Луи-Филиппа с выстрелами Эдварда Оксфорда, которые тот произвел в беременную королеву Викторию[58].

— Барон уверяет, что английское покушение было подстроено, а вот французы своего короля очень даже по-настоящему хотят убить. Говорю же вам: дела во Франции никудышные.

— Да с чего он решил, что подстроено? — удивился Невельской. — Зачем? Кому это могло бы понадобиться?

— Самой королеве, — пожал плечами господин Семенов с таким видом, как будто объяснял ребенку наипростейшие вещи и удивлялся при этом, что тот все еще не разумеет их сам. — Пули-то ни одной ведь после покушения так и не нашли. А стрелял этот Оксфорд два раза, и оба — почти в упор. Сдается, что не было у него в пистолетах пуль. Так, пошумел только.

— Да зачем?

— А затем, дорогой Геннадий Иванович, что когда кто-то стреляет в молодую королеву, которая ко всему прочему еще и на четвертом месяце беременности, то этой королеве тотчас прощают все предыдущие грехи. Она ведь если сама и не уморила бедную эту леди Гастингс[59], то, поверьте, сильно постаралась, чтобы кончина ее мирною не была. А от людей ведь такого не утаишь. Вот и поползли слухи. Королеве же при такой оказии надо думать не только о своем лице, но и, собственно, уже о троне. Поддержки света ни в коем случае лишаться нельзя. Мамаша-то королевы наверняка все еще о регентстве мечтает. У нее для этого и любовник влиятельный под боком есть — я сэра Джона Конроя[60] имею в виду. Это ведь он, скорее всего, и организовал те самые слухи насчет королевы и леди Гастингс. И тут вдруг бедолага Оксфорд со своими пистолетами образовался. Да к тому же так вовремя! И все снова любят Викторию, а до покойницы никому дела нет. Ловко, чего тут сказать. Нам бы учиться и учиться.

Невельской в сомнении покачал головой:

— А не кажется вам, что все это как-то уж слишком сложно?

— Кажется, — с готовностью кивнул господин Семенов. — Только во Франции в короля настоящими пулями стреляют. А этого мистера Оксфорда, пожалуй, скоро сумасшедшим объявят и куда-нибудь в Австралию зашлют, чтоб о нем все забыли. Через несколько лет он и Эдвардом Оксфордом перестанет быть, а превратится, положим, в какого-нибудь мистера Фримена там на свободе. Глядишь — ему и домик симпатичный где-нибудь купят. В Мельбурне[61], например!