Рождение династии. Книга 1. Смута

Царь приказал служившему в его иноземной охране шотландскому капитану Габриелю привязать «самозваного» царя к позорному столбу и волос за волосом выщипать всю бороду. Затем он был лишен думного чина и отправлен в ссылку в Нижний Новгород.

Только Богдан Бельский не забыл позор и унижение.

Люди промеж собой рассказывали, что его видели в палатах Годунова, когда разъярённые заговорщики душили царицу Марию и молодого царя Федора Борисовича перед вступлением в Москву самозваного царевича Дмитрия Ивановича.

Позорное наказание боярина Бельского всколыхнуло все дворянское сословие. Зашумел на московских улицах народ. Снова всплыла давно забытая история с гибелью законного наследника царевича Дмитрия, в которой обвиняли Годунова.

Поползли слухи, что царь Федор Иоаннович не умер своей смертью, а был отравлен женой Годунова Марией. Что ж удивляться. Она же плоть от плоти Малюты Скуратова – главного злодея Ивана Грозного. Почему бы ей не пойти на убийство, чтобы расчистить для своего мужа путь к трону.

«Царь не настоящий!», «Бориска – убийца!», «Хотели избрать Христа, а избрали Антихриста!» – кричали на базарных площадях юродивые…

Но Годунов решил идти до конца. Он знал, что за всем этим волнением стоит самый опасный и непримиримый враг – бояре Романовы.

* * *

По указу государеву польское посольство было встречено со всевозможной пышностью и почетом, чтобы показать полякам богатство и могущество русского царя. Начиная от ворот стародума до Красной Площади, сплошной цепью вдоль улиц выстроены стрельцы в праздничных кафтанах зеленого, синего, красного сукна, с пищалями и бердышами. На Красной площади всадники иноземных отрядов царя, разодетые в парчовые и бархатные камзолы, образовали коридор, ведущий к Варварке. Миновав площадь, посольский поезд с главой посольства Львом Сапегой, вместо того чтобы выехать прямо на Варварку, где находился посольский двор, свернул влево, затем направо, минуя пышное строение, у которого стояла вооруженная охрана, приветствовавшая процессию громкими кликами.

– Узнай, что они кричат! – приказал Сапега конному шляхтичу, сопровождавшему карету. Тот пришпорил коня, ускакал вперед, но вскоре вернулся.

– В этом замке располагается принц Густав, двоюродный брат нашего короля. Говорят, царь Борис обласкал его и собирается женить на своей дочери.

– Плохое предзнаменование для переговоров, – буркнул Сапега, отодвинувшись вглубь кареты. – Борис, видать, ведет с нами двойную игру.

Как только посол и сопровождавшие его более трехсот польских дворян, а также их многочисленные слуги, оказались за частоколом двора, ворота захлопнулись и вдоль забора были выставлены часовые. Лев Иванович Сапега, взойдя на крыльцо дома, огляделся и нахмурился:

– Странное гостеприимство, – проговорил он сквозь зубы, обращаясь к Станиславу Вариницкому, каштеляну варшавскому, и Илье Пелгржимовскому, писарю Великого княжества Литовского, уполномоченным вместе с канцлером вести переговоры.

– Мы здесь скорее не в гостях, а под арестом. В прошлый раз, когда я был с посольством в Москве, такой подозрительности русские не обнаруживали. Это плохой признак. Видимо, наши сведения о болезни Бориса достоверны и власть его над подданными неустойчива.

– Какой же смысл вести переговоры со слабым и больным правителем? – запальчиво заметил Вариницкий.

– Не будем обсуждать это прилюдно, – мягко заметил Сапега, который, несмотря на свою молодость, имел немалый дипломатический опыт.

– Тем более, что пристав, по-моему, отлично понимает наш язык.

Послы, сидя в гостиной, пребывали в подавленном настроении, когда у ворот раздались звонкие удары тулумбаса[3]. В горницу вбежал шляхтич из посольской охраны.

– Посланец царя Бориса Михайла Глебович Салтыков!

– Пусть войдет, – сказал Сапега, поднявшись со скамейки.

Вошедший гость снял меховую шапку, хотел было перекреститься, но, не найдя икон, лишь поклонился. Сапега ответил мягким кивком головы. Салтыков покраснел от обиды, но сдержался и сообщил:

– Великий государь жалует послов польских своим обедом. Мне велено составить вам компанию, чтобы не скучно было.

– Эй, толмач, переведи.

Следовавший за ним Яков Заборовский поспешил заговорить: