– Паша, фрейлина Румянцева будет ждать в Предхорной после четырёх.
– Почти готово, – пыхтя, отозвался Степанцев, и спросил у лицеиста:
– Есть какие-нибудь бусины, чтобы чуток украсить браслет?
– Откуда же здесь бусины, голубчик! – опечалился Кордоленский.
Паша бросил на Фёдора Иннокентьевича понимающий взгляд и тут же лучезарно вскрикнул:
– А пуговицы как на форме у вас ещё есть?
– Найдутся! – уловил идею жених Румянцевой, и стремглав поскакал в свою комнату.
Через четверть часа подарок был готов. Кордоленский вручил Степанцеву ответную записку для Софьи Андреевны, радостно сообщив, что его свидание теперь непременно состоится.
Оценив, ласкающий взгляд браслетик, Елена Юрьевна, как девчонка захлопала в ладоши, приложив их груди:
– Сынок, я тоже такой хочу!
– Значит, будет, – вздёрнув нос к потолку, шёпотом пообещал сын.
– Мerci Вeaucoup***! Я ваш должник, – только и смог вымолвить на прощание лицеист, пребывающий на седьмом небе от счастья.
Времени оставалось в обрез, поэтому ребятам пришлось бежать прямо во дворец. Не испытывая особого желания надевать тесные туфли и маскироваться под лакея, Степанцев на ходу сочинил рисковый план, который он успешно реализовал с помощью друга. На пару широко улыбаясь и рассыпая комплементы одной миловидной камеристке****, которую они встретили среди белоснежных колонн с золотыми вензелями в вестибюле первого этажа, подростки добились того, что она препроводила Пашу в Предхорную.
В небольшом помещении с вызолоченным лепным фризом, венчающим обои с витиеватыми, наполненными цветами изображениями, на обтянутом венецианской парчой диване с золочёными подлокотниками, теребя ажурные края веера, в живописной позе сидела Софья Андреевна. Несмотря на доносящееся с хоров Дворцовой церкви, наполняющее умиротворением пение, фрейлина была взволнована.
Передача записки заняла не больше минуты. Румянцева, с умилением вздыхая, нисколько не замечая смену одеяния посыльного, схватила протянутое ей послание, подбежала к окну, прижимая бумажку к груди, и после трогательной паузы, нырнула в письмо всем своим нежным существом.
– Это любовь, – добродушно произнёс юноша, и поспешил за камеристкой, подающей ему знаки, что ей уже пора идти.
Манежным галопом, проскакав через две пустые гостиные, они вышли в Официантскую, где камеристка, не стесняясь присутствия нескольких лакеев, дала волю чувствам, от которых Степанцеву стало не по себе.
– Вот уж вряд ли. Никакая у них не любовь. Этим мерзким фрейлинам неведомо это высшее чувство.
– П-почему мерзким?
Продолжая вести парня обратно в вестибюль, девушка, скандальным тоном презрительно заявила:
– Продаются лишь бы во дворце почивать.
Сбитый с толку Паша выпучил глаза:
– Что делают?
– Ты как из лесу прикатил! – хмыкнула камеристка, и снисходительно процедила:
– Ты чем думаешь, они тут занимаются?
Паша мгновенно взмок, не зная, что ответить. Ему понадобилось около минуты, чтобы собраться с мыслями. И наконец-то, будто старый магнитофон, поджёвывающий магнитную ленту аудиокассеты, он, растягивая слова, проговорил:
– Помогают в званых приёмах, выполняют всякие высочайшие поручения, и всё такое.
– А вот и нет. Сам сейчас смекнёшь кто они такие. Набирают с четырнадцати лет, а освобождает от обязанностей только замужество, в которое отдают с пребогатым приданым от венценносцев. И надо же, все детки недоношенными на свет божий являются…
Злословие этой женщины раскалило юный мозг, и юноша решил молчать, больше не подбрасывая дровишек под острый язычок. Он сделал то, как в подобных случаях обучила его поступать мама, когда-то давным-давно объяснив, что тех, кто сквернословит, возмездие от Вселенского правосудия обязательно догонит, ибо оно никогда и никого не отпускает без оплаты и ему, Паше, в этот процесс вмешиваться не надо, чтобы ненароком не зацепило.
На выходе из вестибюля, где ждал Бойченко, Паша, с облегчением распрощался с временной помощницей.
– Ты какой-то странный, как всё прошло? – обеспокоено спросил Глеб, сменив улыбку на озабоченный вид.
– Нормально. Просто кое-кого погрызла крыса под названием зависть, – буркнул Степанцев.
Как оказалась, слух у камеристки был на уровне летучей мыши. Сделавшись от слов Паши пунцовой, эта мнительная особа взвизгнула:
– Кто крыса? Я крыса? Вот я тебе покажу!
Угроза прокатилась зловещим эхом под сводчатыми потолками. Девушка резко развернулась на каблуках и умчалась, как ошпаренная кошка, окатив Елену Юрьевну порцией новых переживаний, и оставив после себя неприятный осадок в умах парней.
– Походу я только что обзавёлся верным врагом, – невесело подметил юноша.
Как вдруг, словно из ниоткуда, появился Иван Филиппович. Гофмейстер выглядел нейтрально. Пожилой мужчина, сбил с лацкана сюртука невидимую соринку и отеческим тоном существующее изрёк так громко, что чистящая поодаль огромные напольные канделябры прислуга, слышавшая высказывание камеристки, прыснула приглушёнными смешками:
– Никогда не обижай женщин, даже если они неправы. Об их мести слагают легенды. Они весьма и весьма коварные создания, – наклонившись ближе, он заговорил доверительно: