Конечно, не следует преувеличивать роль аналитических центров, — точно так же как не следует принимать на веру заявления самовлюблённых политиков. Однако вряд ли можно сомневаться, что для неолиберальных теоретиков, особенно для таких, как Хайек, Фридмен, Стиглер, Бьюкенен, Таллок, Людвиг фон Мизес, Питер Бауэр и Алан Уолтерс, аналитический центр был излюбленным посредником. Эти люди создавали новое интеллектуальное пространство, а руководители аналитических центров выступали в качестве умелых и стратегически мыслящих промоутеров, предлагавших свежие идеи реальным политикам. Примечательно при этом, что в интеллектуальном, стратегическом и организационном плане аналитические центры отнюдь не были чем-то однородным. Одни сосредоточились на широкой популяризации неолиберальных идей, другие разрабатывали инновационные политические программы или создавали базы данных по контактам и связям, чтобы повысить влиятельность движения, третьи занимались всеми этими направлениями. Центры последнего типа, как правило, были междисциплинарными; среди них нужно выделить Общество Мон-Пелерен, которое объединяло широкий круг учёных, — историков, экономистов, философов, социологов, а также журналистов. Благодаря такому разнообразию неолиберализм располагал большим арсеналом интеллектуальных ресурсов и пользовался ими с небывалой гибкостью и сноровкой.
Было бы неверно думать, что трансатлантический неолиберализм представлял собой исключительно элитарное течение. Главными его представителями были учёные, политики и журналисты. Характерные для него формы политической деятельности нуждались в финансовой поддержке богатых бизнесменов и фондов. Движение стремилось оказывать непосредственное влияние на реальных политиков и государственных деятелей в высших политических и государственных эшелонах; для этого использовались публикации, лекции, встречи, почтовые рассылки, исследовательская и консультативная деятельность. Однако, несмотря на свой элитарный характер, неолибералы и в США, и в Англии находили простой политический язык, созвучный опасениям и чаяниям широких масс в обеих странах. Этот политический язык энергично вытеснял привычную и к 1980-м годам уже совершенно избитую фразеологию Нового курса и социал-демократии. В США неолиберальные идеи снижения налогов и ограниченном правлении находили отклик в массовых протестах против налогов; самым наглядным образом это проявилось во время кампании за «Положение № 13» в Калифорнии, в поддержку которого возвысил голос Милтон Фридмен. Простые и доступные понятия индивидуальных возможностей и свободного предпринимательства служили конкретизированным выражением традиционных идеалов американского индивидуализма; точно таким же образом жители белых пригородов формулировали свои требования в «антиавтобусных» кампаниях с использованием терминологии гражданских прав. В Англии программа Тэтчер «Право на приобретение» была мастерским ходом, полностью отвечавшим пожеланиям рабочего и нижнего среднего классов. Левоцентристские партии, лейбористы и демократы, старались найти свой язык, который можно было бы противопоставить этому неистовому неолиберальному напору, пока, наконец, Билл Клинтон и Тони Блэр не сформулировали заново программные цели своих партий в свете ключевых элементов новых политических реалий.
Иными словами, наследие неолиберальной политики весьма весомо. Оно представляет пример высоко дисциплинированного и эффективного политического движения. Кроме того, оно в очередной раз показывает, какова сила идей в формировании определённых политических и социальных результатов. Трансатлантическое неолиберальное сообщество подтвердило правоту Хайека и Фридмена, которые считали, что изменение «состояния общественного мнения» влечёт за собой глубокие политические, а равно и экономические перемены. Наиболее продуктивные идеи этих мыслителей действительно способствовали решению самых насущных социальных и экономических проблем, например повышению доли частных домовладений или обузданию стабильно высокой инфляции. Но такие успехи не настолько многочисленны, чтобы общий результат трансатлантической неолиберальной политики мог считаться однозначно положительным.