Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке

С другой стороны, общая картина содержит отчетливо иные оттенки. Исход калмыков вследствие российской политики стал травматическим опытом не только для самой этнической группы. Для российской державы это также был большой провал и огромная потеря подданных. Казахов Младшего жуза отъем их пастбищ для строительства укрепленных линий и продолжение российской колонизации привели к резкому обнищанию и отчаянию, которые выливались в массовые набеги на российские крепости и поселения, а также в участие в восстании Пугачева. Наряду с утратой политических институтов, формирующих идентичность, это создало питательную среду для крупных, почти не стихающих восстаний кочевников в XIX веке.

Российская трансформация политических структур калмыков и казахов Младшего жуза не может быть описана исключительно с помощью категории «абсолютистской» государственной экспансии, потому что тогда окажется упущенным из виду «переключение» целых обществ на российские военные, торговые и колонизационные интересы в сочетании с убежденностью — преимущественно артикулированной в отношении казахов — в собственном цивилизационном превосходстве. Тем не менее государственная экспансия и колониальная политика не всегда строго разграничиваются. Скорее политика, направленная на устранение косвенного господства, создание единых институтов во всей державе и введение российских законов, может обоснованно считаться выражением государственной экспансии. Но в то же время эту политику можно классифицировать как колониальную, если она была ориентирована исключительно на интересы российского, а не коренного населения, подлежащего инкорпорации, и если она не привлекала его к процессам принятия решений.

Пример О. А. Игельстрома показывает, что характерная для раннего Нового времени имперская политика унификации в смысле расширения государства, которая опиралась на участие элит и силу убеждения вместо насилия и управления извне, утратила свои колониальные черты. Как и в случае с внедрением цивилизаторских, интервенционистских форм политики, начиная с Петра I, движущей силой его патерналистского политического подхода стала рецепция идей эпохи Просвещения. Таким образом, нарративы Просвещения в рамках их политической реализации однозначно не указывают ни на колониальную, ни на неколониальную политику. Скорее они приводят аргументы в пользу обоих направлений. Наряду с современным дискурсом решающую роль играло то, какая личность с какими интересами присваивала себе просветительские идеи[1444].

4.6. ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА: ОБЕСПЕЧЕНИЕ ЛОЯЛЬНОСТИ С ПОМОЩЬЮ МИЛОСТИ И ДАРА

Все рассмотренные до сих пор концепции и практики «цивилизирования» и инкорпорации немыслимы без культуры господства, характерной для Российской империи в XVIII веке. Макс Вебер понимал под «господством» шанс «найти повиновение для <…> приказа у определенной группы людей»[1445]. Критика этого определения, подразумевающего разделение на правящих и получающих приказы, уже давно привела к тому, что в управляемых стали видеть нечто большее, чем просто пассивных адресатов. Господство давно рассматривается как процесс переговоров, в ходе которых приказы интерпретируются теми, кого они затрагивают, и адаптируются к соответствующим обстоятельствам[1446].

Здесь происходит переход на уровень политической культуры, или, точнее, культуры господства. При его рассмотрении речь будет вестись не о какой-то отдельной области (имперского) господства, как в предыдущих главах, а об основе политической деятельности вообще[1447]. В этом смысле данный подраздел обрамляет все остальные. В нем основное внимание сосредоточено на фундаментальном стремлении правящей российской имперской элиты к формированию политической лояльности. Таким образом, речь идет об анализе усилий по осуществлению господства без прямого использования принуждения[1448]. Необходимые для этого переговорные процессы требуют наличия оппонента. Поэтому, исходя из расширенного понятия господства, сюда — как и в предыдущей главе — будут включены представления и способы поведения коренного населения, хотя будет сохраняться асимметричный подход, то есть основной акцент будет сделан на анализе интерпретаций и образа действий российской имперской элиты.

И снова возникает вопрос о переломном характере XVIII века: какие попытки лоялизации существовали в отношении нерусских подданных в прошлые века и продолжились в XVIII веке? В какой степени эти практики претерпели трансформацию? Какие новые формы лоялизации разрабатывались и применялись в течение XVIII века? И самое главное: как эти новые или преобразованные концепции и формы лоялизации соотносились с политикой «цивилизирования», которая в течение столетия принимала все более конкретные формы по отношению к нерусским подданным на востоке и юге империи?

Концепция милости и ее презентация в имперском контексте