Рождение русской словесности

Во-вторых, аспект веселья, праздничности, констатированный нами выше в облике ветхозаветной Премудрости, очень существен для третьей ипостаси: Премудрость, которая «была радостью всякий день, веселясь пред лицом Его во всё время, веселясь на земном кругу Его», имеет самое близкое касательство к тому «хороводу» веселья, о котором пишет Параклит.

Рассмотрим параллель София — Дева Мария. Добродетели Девы Марии — это совершенная чистота и то пассивное женственное послушание, которое выражается в словах: «Се раба Господня, да будет мне по слову твоему», — суть специфически «софийные» добродетели, соответствующие ветхозаветному образу «чистого зеркала».

Особый расцвет софиологическое осмысления образа Девы Марии получает с VI—VII веков в культе и богослужебной поэзии. Богородица вступает в наследственные права над эпитетами языческой Софии-Афины: даже воинские, бранные функции находят своё соответствие в почитании «Взбранной Воеводы». В Акафисте Богородице, о времени создания и авторстве которого до сих пор не прекращаются споры, это понимание Богоматери нашло своё суммарное выражение. Акафист соединяет образ Девы Марии с софийными мотивами дома, храма, утверждающего столпа, основания, заградительной стены против хаоса. Уже в икосе 10 Богородица именуется «стеною девам», но в икосе 12 нанизываются одно за другим наименования «шатра Бога и Слова» в традиционном переводе «селение», а в ветхозаветной традиции — «Святая Святых» Иерусалимского Храма, «позлащённого» Ковчега Завета, «непоколебимого столпа церкви», «нерушимой стены царства». Весьма важен этот последний эпитет: вместе с другим («честный венец царей благочестивых») он указывает на связь образа Марии с идеей священной державы и победоносной царственности.

Понятая так, Богоматерь являет собою символ идеальной Церкви, идею церковности. О связи между ветхозаветной мифологемой Премудрости и представлением о «единомысленной» человеческой общности уже было сказано выше; естественно, что и христианство связало образ Софии с идеалом церковной «соборности». Если имя Софии есть как бы вещественный знак для «пропорции» между божеским и человеческим, то Церковь сама была для своих адептов осуществлением такой «пропорции». София — Мария — Церковь — это триединство говорило византийцу об одном и том же — о вознесении до божества твари и плоти, о космическом освящении[95].

Выражая идею иерархической лестницы между «горним и дольним», идею освящающей силы Бога, концентрическими кругами распространяющейся на мироздание, символ Софии сам как бы имеет структуру концентрических кругов. За Марией — средоточием «обновлённого творения», за меньшим концентрическим кругом — Церковью следует больший круг: всё христианское человечество, устроенное как священная благочестивая держава. Это особенно важно для ранневизантийской идеологии эпохи императора Юстиниана, ведшего борьбу за объединение всей христианской «ойкумены» в просторном «доме» вселенской империи.

Из этого ясно, почему освящённый 12 декабря 537 года величайший из храмов Византии, призванный дать вещественное воплощение сокровенной идее Константинова града, был посвящён имени Софии, отсюда ясно, почему Ярослав также посвятил свой храм, воздвигнутый в Киеве, Софии. В ней Премудрость христианской веры, возвещаемая в литургическом чтении Евангелия, которая есть та самая мировая Премудрость Божия, что правит звёздами, городами и народами, должна наставить первых людей Земли Русской искусству правления.

Важно ещё раз подчеркнуть, что воздвижение храма Премудрости на Руси в Киеве приравнивало русскую священную державу к греческой священной державе; недаром тот же Нестор сопоставляет Владимира с Константином Великим. А значит, и столица Владимира равна в славе своей столице Константина, и главный храм этой столицы имеет право носить то же самое многозначительное имя, что и освящённый за полтысячелетия до того главный храм Константинополя, — имя Премудрости — Софии. И в своём смысловом аспекте город соотнесён с просторным храмом, а храм — средоточие города, и оба — суть образы одного и того же идеала: Небесного Иерусалима. Софийский собор есть такая часть Киева, которая по смыслу своему равна целому городу.

Перед нами возникает как бы множество концентрических сфер бытия: Богородица как средоточие храма, храм как средоточие города, город как средоточие «округныихъ странъ... от востока до запада». Ярослав Мудрый приравнивается к Соломону, с именем которого связаны ветхозаветные похвалы Премудрости. Киевская София, как в своё время константинопольская Святая София, сопоставлена с Соломоновым Иерусалимским храмом; более того, она многозначительно именуется «домом». И образ для всего этого упорядоченного и освящённого мира города и державы — Богородица в Благовещении, несущая внутри себя воплощаемый мировой смысл: Логоса[96].