Рождение русской словесности

Курбский, как и позднейшие «представители» Смуты, отнюдь не стремится к возрождению удельной системы. Однако он и не признает за царём самодержавных прав. В первом послании князь лишь осуждает за репрессии: «Про что царю, силных во Израили побил ecu и воевод, от Бога данныхти, различным смертем предал ecu... и мученическими их кровьми праги церковные обагрил ecu?..»[185] Второе послание ещё короче, и идейная часть его сводится вновь к осуждению царя за террор и «грабёж»: «И уже не разумею, чего уже у нас хощеши. Уже не токмо единоплеменных княжат, влекомых от роду великого Владимира, различными смертми поморил еси, и движимые стяжания и недвижимые, чего ещё был отец твой и дед твой не разграбил, но и последних срачиц, могу рещи с дерзновением, по евангельскому словеси, твоему прегордому и царскому величеству не возбранихом»[186]. Здесь уже можно увидеть осуждение централизаторской политики прежних московских князей.

В третьем послании Курбский напоминает царю о «благочестивых его днях» — временах Избранной рады, указывая, что тогда Бог споспешествовал всем делам государя. Князь отстаивает своё право на отъезд «лютого ради гонения». Не без смысла он приводит обширные переводы писем идеолога римской аристократии — Цицерона, обращённые к своим врагам в Риме. Восхваление первых лет правления Ивана, а отчасти и его предков, противопоставление его нынешнему самодержавному правлению в окружении негодных советников[187] не оставляют сомнения, что реальные политические идеалы Курбского дальше середины XVI века не заходили. Однако он не мог не задумываться о том, как предотвратить злоупотребления царской властью в будущем. На этот вопрос даётся ответ в другом сочинении князя — «История о великом князе Московском». Здесь он постулирует необходимость обращения царя за «добрым и полезным советом» не только к «советникам, но и у всенародных человек»[188]. Под последними он, скорее всего или в первую очередь, имеет в виду не более чем дворянство[189]. Во всяком случае, несколько ниже князь уже возмущается тем, что в «писари» (чиновники) берутся «не от шляхетского роду, ни от благородных, но паче от поповичев, или от простого всенародства»[190]. Избежать всего этого, по мысли князя, и гарантировать права высшего сословия можно с помощью тех «свобод», которые даровали своим подданным (как он прекрасно знал, не без нажима последних) «христианские короли» Речи Посполитой.

Политическая теория Курбского определённо уступала по цельности и последовательности взглядам его оппонента. На первое послание Курбского Иван дал развёрнутый ответ, в котором оправдывал свою политику и доказывал её преемственность по отношению ко временам Избранной рады (существование которой, впрочем, царь фактически отрицал). В этом произведении, небольшой книге, царь обвинял «изменных бояр» и в том, что они сами накликали его жестокость и в своих отступлениях от церковных норм, и во многих других грехах. Используя библейские аллюзии, он отстаивал своё право по собственному усмотрению менять состав господствующего класса: «Может бо Бог и от камени сего воздвигнути чада Аврааму!»[191] Идеи «грозы», внедрённые в сознание государей первыми идеологами самодержавия, теперь претворялись в политическое действие. Подчёркивание права на репрессии против знати — главная и сквозная тема первого послания. Более того, наказание злых, опять же в соответствии с Библией, долг правителя: «И тако ли убо пастырю подобает, еже не рассмотрены о нестроении о подовластных своих?»[192]

Ещё одна идея, проявившаяся в письмах Ивана Грозного, — неограниченность монаршей власти, данной Богом. «Доселе русские владатели не истязуемы были ни от кого, но вольны были подовластных своих жаловати и казнити, а не судилися с ними ни перед кемъ»[193]. Подвластные, даже бояре, суть «рабы», и власть им принадлежать не должна: «А се ли убо свет или сладко, еже рабом владети? А се ли тма и горько, еже от Бога данному государю владети?.. Аще царю не повинуются подовластные, и никогда же от междоусобных браней престанут»[194]. Таким образом, неограниченная власть монарха хороша не сама по себе, но ради спокойствия и блага государства.