Рождение «Сталкера». Попытка реконструкции

Этот эпизод был снят одним кадром от выхода Сталкера из спальни до припадка жены. Потом Тарковский при монтаже врезал в него два коротких кадра — включение света женой и уход Сталкера из дома. Такая съемка требовала точнейшего движения камеры и актеров в кадре. Операторская команда уже приноровилась к самым сложным движениям и переводам фокуса и справилась с ними вполне удачно. И конечно, этот эпизод потребовал колоссального мастерства и огромных физических, нервных и эмоциональных усилий от актрисы. Алиса Фрейндлих сыграла его фантастически. Слова «хорошо, великолепно» здесь не годятся. Это была игра на разрыв аорты, как говорил Мандельштам. Наверное, с такой степенью самоотдачи актеры умирают на сцене.

Во время съемки этого эпизода было много репетиций, пять или шесть. И каждый раз Тарковский требовал от Алисы Фрейндлих, чтобы она играла как можно натуральнее и физиологичнее, чтобы была очевидна ее крайняя издерганность и нервный срыв. Он и сам был очень нервен и возбужден. Вот фрагмент его сумбурной постановки задачи Фрейндлих перед съемкой: «То есть это самое все главное… Дубль, два, три… Длинный, сто метров, двести — мне это совершенно все не важно. Мне важно, чтобы вы здесь ничего мне не показывали… Мне важно, чтобы это было так, как будто… на этом уровне… Вы сами ощущаете, где это можно дать — убавить, прибавить… Это только вы можете контролировать… Потом, все это… Этого нельзя допустить, вы понимаете, да?.. Это все на пределе, это на пределе…». Ленинградский режиссер Людмила Станукинас сняла этот инструктаж Тарковского для фильма об Алисе Фрейндлих. Согласитесь, задача не очень ясная, но Алиса Бруновна точно почувствовала, чего он хочет, и сыграла так, как было нужно Тарковскому. Потом было три или четыре дубля. В конце концов, режиссер так «накачал» актрису, что, когда снимали последний дубль, у нее случился настоящий припадок.

Алиса Фрейндлих: С моей точки зрения, эта тяжелая сцена недостаточно прописана в сценарии, мало текста, не на что опереться. И Тарковский добивался нужной ему эмоциональной наполненности с помощью многократных дублей.

Поскольку играть нужно было истерику, и напряжение с каждым дублем нагнеталось, под конец мне стало плохо[502].

Актриса стала корчиться и биться в реальных судорогах, они становились все сильнее, продолжались уже пару минут, но Андрей Арсеньевич не останавливал съемку. Княжинский дважды отрывался от камеры и вопросительно смотрел на Тарковского, но тот зачарованно смотрел на бьющуюся в судорогах актрису и шепотом приказывал оператору: «Не выключай, не выключай камеру!» Андрей Арсеньевич с жадным любопытством ждал, что будет дальше. Глаза Алисы потеряли осмысленное выражение, а конвульсии стали такими сильными, что я не выдержал и, заорав: «Вы что, не видите, что ей плохо!», ринулся в кадр, не дожидаясь режиссерской команды «Стоп!». Я схватил Алису Бруновну в охапку и побежал с ней в сторону актерских комнат, крича: «Вызовите врача, как можно скорее!» Пока я нес ее, она продолжала биться в конвульсиях. Мне было тяжело ее удерживать и нести, страшно, что я могу ее уронить, и еще страшнее от мысли, что она может умереть у меня на руках. Пробежав метров пятьдесят до актерской комнаты, я за эти несколько секунд весь покрылся потом от таких предчувствий. В актерской комнате уложил Алису на кушетку, она понемногу затихла и, похоже, потеряла сознание, отключившись. Я сидел рядом, прижимал ее к себе, гладил по голове, как маленького ребенка, говорил успокаивающие слова. Она не реагировала. Я испугался, не зная, что делать, налил воды, попытался дать ей попить. К счастью, она проглотила несколько глотков и стала приходить в себя. Тут в комнату вбежали Маша Чугунова, Нэлли Фомина и медсестра из студийного медпункта. Она дала Алисе понюхать нашатырный спирт, налила и дала выпить валерьянки, стала считать пульс, мерить давление, потом быстро открыла чемоданчик, достала шприц и стала готовиться к инъекции, а я был выставлен в коридор. Через несколько минут медсестра сказала, что все будет в порядке и мне можно войти.