Рождение «Сталкера». Попытка реконструкции

Панорама. Она встает и переходит к другому окну. Снова садится. Рядом с ней, сзади стоит любимый Тарковским венский стул. Медленный наезд. И жена Сталкера говорит свой монолог, заканчивающийся словами: «А если б не было в нашей жизни горя, то лучше б не было, хуже было бы. Потому что тогда и… счастья бы тоже не было, и не было бы надежды. Вот».

Последнюю часть своего монолога она говорила, глядя в камеру, то есть обращаясь к зрителям, отвечая на их невысказанные вопросы. Этот кадр снимался не в квартире Сталкера, а в баре, где она говорила, адресуясь Профессору и Писателю. Но здесь эти персонажи стали не нужны режиссеру, и он обращается к зрительному залу. Почти никто из этого не замечает. А если и замечает, то фильм так убедил зрителей в правдивости происходящего, что им уже безразлично, где это снималось.

В монтаже этот монолог переставлен в конец фильма специально, чтобы вырвать его из контекста, создать ощущение главного, финального высказывания. Жена Сталкера, рассказывая, какой он нелепый, убогий, обреченный, фактически признается, что она стала с ним жить из жалости. Ее привлекла его униженность. Позже жалость переросла в беззаветную любовь к нему.

В этом монологе завуалировано декларируются взгляды Тарковского на женщину и ее роль в семейной жизни. Ее участь — жертвенность, подчиненность, кротость, смирение, рождение детей и унижение во имя любви. Своеобразное наслаждение униженностью, счастье от осознанной ничтожности. Какой разительный контраст с ролью жены в его личной жизни!

Перед работой на следующей картине я перечитал роман Гончарова «Обломов», и жена Сталкера напомнила мне Агафью Пшеницыну, вдову и квартирную хозяйку Ильи Ильича, ставшую его незаконной женой. Она беспрекословна, безропотна, абсолютно бескорыстна, беззаветно любит Обломова, детей и готова для него на все.

Заклинание стаканов

На исходе съемок Тарковский отозвал меня в декорацию кухни, которую мы уже сняли. Там никого не было. Показывая на массивную мраморную столешницу, он спросил: «Женя, а можно, чтобы по поверхности этого стола двигались какие-то предметы? Ну, например, снизу водить магнитом, а сверху будет двигаться что-то железное?» Я, как обычно, ответил: «Постараюсь что-то придумать». Вариант с магнитом сразу отпал, хотя в разных изданиях и поныне рассказывают мифическую «магнитную версию». Не было никаких магнитов. Мраморная столешница была толщиной сантиметров пять-шесть, и для движения по ее поверхности металлических предметов потребовался бы сверхмощный электромагнит. У нас такого не было. Но я вспомнил описание фокуса с летающим стаканом великого иллюзиониста Арутюна Акопяна. У него стакан летал на тончайшей нити, добытой из обычных женских капроновых чулок. Я раздобыл подобные чулки у кого-то из девушек. Нити, извлеченные из них, оказались очень крепкими. Теперь оставалось найти способ незаметного их крепления к стеклянной посуде. После ряда опытов я остановился на прозрачном синтетическом клее для кинопленки. Для страховки нити еще фиксировал на дне прозрачной монтажной пленкой «Скотч». Я проэкспериментировал дома на кухне. Стаканы, чайные чашки, стеклянные банки послушно двигались по столу. Из-за страшной занятости мне пришлось заниматься этим ночью, часа в два. Моя пожилая тетушка, у которой я жил, проснувшись, решила, что она стала свидетельницей каких-то чернокнижных опытов. В том, что я сошел с ума, она уже давно не сомневалась. По ее мнению, только сумасшедший мог столько работать за такую зарплату.

Я продемонстрировал свою технологию Андрею Арсеньевичу. Глядя на движущиеся по столу стаканы и банки, он сладострастно улыбнулся и категорически запретил кому-либо показывать этот трюк и даже рассказывать о нем. Исключение было сделано для Рашита, который помогал мне в этом процессе.

…Квартира Сталкера. Кухня. Крупно. Дочь Сталкера Мартышка сидит за столом в профиль, читает книгу, держа ее прямо перед лицом. Медленный долгий отъезд камеры. В воздухе летают пушинки. На столе чуть правее поднимается пар из стеклянной банки. Сзади на подоконнике стоит синяя бутылка. Девочка опускает книгу, смотрит в окно, потом прямо перед собой и, не открывая рта, за кадром произносит совершенно не детское стихотворение. Лицо ее очень серьезно.

Люблю глаза твои, мой друг,
С игрою пламенно чудесной,
Когда их приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг…

Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья…

Девочка отворачивается от камеры, затем поворачивается снова, заканчивая мысленный монолог.

И сквозь опущенных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья…