Рождение звука

До одури – сегодня именно так ей и хотелось. В пахучем мире кряхтения и позвякивающего металла однообразные, отупляющие движения повторялись до одури, до изнеможения. Митци полюбила качалку с первого взгляда. Сизифов труд подъема и спуска казался лучшей метафорой жизни. В кряхтении и стонах было гораздо больше смысла, чем в словах.

В этих сборочных цехах люди производят самих себя на скамьях для жима и тренажерах для икроножных мышц. Сам Генри Форд мог бы гордиться изобретением этого грохочущего зала блоков и перекладин. Сам Луис Барт Майер мог бы гордиться таким конвейером по массовому штампованию богов и богинь, где человек – и рабочий, и продукция. Тут платят за собственный пот, добиваясь нужного изгиба бицепса и длины ног, мечтая получить нового, идеального себя. Идет ли речь о съемке фильма или бодибилдинге, люди видят лишь результат. Или хотят видеть. Сам труд – работа над каждым кадром или мышцей – слишком отупляющее зрелище.

Митци взяла форму для регистрации у девушки-администратора – стандартную форму отказа от ответственности в страховых случаях. Напротив вопроса «Беременны ли вы?» подчеркнула слово «Нет».

Внезапно она чуть не подпрыгнула от рваного женского вопля. Какой-то толстоногий бегемот отдыхал между подходами к стойке для штанги. Вопль раздался из телефона, от которого он не отрывал глаз. Женский крик, исполненный ужаса и рыдания, – бегемот смотрел кино на телефоне. Женщина умоляла: «Нет, пожалуйста, нет! Я твоя жена!»

У Митци волосы встали дыбом, ее прошиб холодный пот. Давным-давно этот голос, этот крик прозвучал в каком-то дешевом кино про Хэллоуин, в очередной дряни, которую в кинотеатрах обычно показывают в ночь на пятницу, тринадцатое. Фильм назывался «Кровавый пир чародея». Официальное название крика, написанное почерком отца на кассете, обнаруженной совершенно случайно, гласило: «Изменница, быстрая казнь, ржавое шило». Эту запись Митци прослушала столько раз, что и со счета сбилась.

Этот крик был ей очень дорог – крик мамы.

Гейтса Фостера несло в потоке ведьм и астронавтов, пока он не добрался до главного зала. Здесь находились стенды отдельных телепрограмм и издателей комиксов. Огромные постеры свисали со стропил под потолком, зазывая на шумные кинопремьеры лета. И куда ни бросишь взгляд, везде толпы людей.

Где-то в этом лабиринте ходов между стендами с игрушками и столами, за которыми художники рисовали и подписывали свои работы, где-то тут трудилась Блаш Джентри. Согласно программе конвента, у нее сейчас проходила платная встреча с почитателями. Программа сообщала, что Блаш располагается в зале с индексом «Кей». Где его искать, Фостер понятия не имел.

Покупая разные части костюма, Фостер чувствовал себя круглым идиотом: смехотворным был не только плащ, но и все остальное – капюшон, обтягивающее трико из спандекса, сапоги, нагрудник и перчатки. Участники конвента все размели с полок магазинов, поэтому ему пришлось творчески подойти к подбору деталей. Спандекс то провисал, то топорщился сборками, где не надо, и тогда из-под него проступали контуры белья или складки одежды. Отверстия для глаз, проделанные в капюшоне палача, никак не хотели оставаться перед глазами, и Фостер постоянно спотыкался об имперских штурмовиков или хоббитов. Зато здесь он не чувствовал себя идиотом: костюм делал его невидимкой.

Ствол опустился глубже и при каждом шаге впивался в лодыжку. Дышать под капюшоном становилось все труднее, голова чесалась от пота. Из карты на обороте программки следовало, что зал «Кей» – справа от него, и Фостер сменил курс, лавируя меж роботами, плывущими нетвердым шагом, и зомби, подволакивающими ноги. Глазами он непрерывно искал Блаш Джентри, ее фирменные платиновые кудри. На «пиратках» в Интернете он видел, как ее сжирают заживо полчища крыс. С первых дней кинематографа, с тех кадров, где юных дам привязывали к железнодорожным путям или к бревнам, неумолимо ползущим к циркулярной пиле, Голливуд изобретал все новые и новые способы расчленения хорошеньких девушек.

Хвост очереди к Блаш он нашел далеко от того места, где она сидела. Просто чудовищно далеко. Хвост этот вился аж до зала «Эйч», за три зала от складного столика, за которым Блаш подписывала глянцевые фото и болтала с поклонниками. Только чтобы занять место в очереди, нужно было заплатить пятьдесят долларов. Фостер и глазом моргнуть не успел, как следующая стайка поклонников купила билеты и стала в очередь за ним.

Кругом был рай для педофилов. Тысячи деток без родительского присмотра кружили, раскрыв рты, вокруг любимых мультяшных героев. Повсюду, в каждом зале, были двери, ведущие во внешний мир. Любой извращенец, наряженный плюшевым мишкой, мог взять несчастную маленькую жертву за ручку и утащить, так что никто и не заметит.

Фостер поправил капюшон, чтобы можно было хоть что-то видеть через прорези, посмотрел по сторонам. Астронавт, стоявший неподалеку, снял шлем и сунул его под руку. Жидкие волосы прилипли к потному лбу, изможденное лицо пылало жаром. Выглядел этот тип здесь не просто не к месту, выглядел он очень знакомо.