Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

Девица Розеншён была высокого роста, благородного и величавого сложения, с несколько гордой и повелительной осанкой. Ее лицо, которое можно было назвать вполне прекрасным, производило, однако, странное и почти неприятное впечатление, когда она смотрела перед собой своим обычным серьезным и неподвижным взглядом, что можно было приписать, главным образом, той совершенно особой и странной черте между глазами, присутствие которой на челе надзирательницы приюта казалось неподходящим. Но при всем том, нередко в ее взгляде, особенно в прекрасную веселую пору цветения роз, было столько приятности, что всякий чувствовал на себе влияние сладкого и непобедимого очарования. Когда я имел удовольствие видеть в первый и единственный раз эту почтенную особу, она имела вид женщины в высшем расцвете сил, на высшей точке развития красоты. И я думал, что мне выпало великое счастье увидеть ее именно на этой высоте, и даже испугаться ее удивительной красоты, которая не могла уже долго продержаться. Но я заблуждался. Деревенские старожилы утверждали, что они знали достопочтенную барышню с тех пор, как научились думать, и что она никогда не имела другого вида: не была ни моложе, ни старше, ни хуже, ни красивее, чем теперь. Итак, время, по-видимому, не имело на нее влияния, и это могло уже многим казаться странным. Но многое другое вело к тому, что всякий, кто даже старался не очень удивляться, в конце концов, не мог придти в себя от удивления. Во-первых, у этой девицы было ясно выраженное сходство с теми цветами, имя которых она носила, так как ни один человек на земле не умел выводить таких чудных сантифольных роз[19], как она. Причем они появлялись на самом дрянном и жестком терновнике, который она сажала в землю, и цветы распускались с величайшей роскошью и великолепием. Затем было несомненно, что во время одиноких прогулок в лесу она вела громкие разговоры с чудными голосами, раздававшимися точно будто из деревьев, кустов, ручьев и потоков. Один молодой охотник подсмотрел даже раз, как она стояла в густой чаще и странные птицы с блестящими пестрыми перьями, каких не водилось в краю, порхали вокруг нее, ласкались к ней и точно будто рассказывали ей разные веселые вещи среди беззаботного пения и щебетания, а она смеялась и радовалась. Поэтому-то случилось, что когда девица фон- Розеншён явилась в приют, она вскоре обратила на себя всеобщее внимание. Она поступила в приют по приказанию князя. Барон Претекстатус фон-Мондшейн, владетель поместья, поблизости от которого находился этот приют, коим он заведовал, ничего не мог сделать, несмотря на то, что его мучили самые ужасные сомнения. Напрасны были его старания разыскать семейство Розенгрюншён в книге турниров Рикснера и других хрониках. На этом основании он справедливо сомневался в том, способна ли быть надзирательницей приюта девица, которая не могла представить генеалогического древа с тридцатью двумя предками, и попросил ее, наконец, в совершенном расстройстве и со слезами на глазах, ради самого неба, называться, по крайней мере, не Розенгрюшён, а Розеншён, так как в этом имени есть хоть какой-нибудь смысл, и все же возможны предки. Она сделала это для его удовольствия.

Быть может, гнев оскорбленного Претекстатуса против лишенной предков девицы выражался разными способами и дал повод к тем дурным толкам, которые все больше и больше распространялись в деревне. К тем волшебным сношениям в лесу, которые все же ничего в себе не имели, присоединились разные подозрительные случаи, которые переходили из уст в уста и выставляли особу девицы Розеншён в очень сомнительном свете. Жена старосты, тетка Анна, смело уверяла, что, когда барышня сильно высунется из окна, во всей деревне киснет молоко. Но едва установили этот факт, как случилось нечто еще более страшное. Школьный учитель Цикель стащил в приютской кухне жареный картофель и был застигнут при этом барышней, которая, смеясь, погрозила ему пальцем. Тогда у парня так раскрылся рот, точно будто в нем вечно сидела горячая жареная картофелина, и он должен был с этих пор носить шляпу с широкими спущенными полями, так как иначе бедняге капал бы в рот дождь. Вскоре оказалось несомненным, что барышня умеет заговаривать воду, нагонять бурю и тучи и взбивать гривы лошадям. И никто не сомневался в рассказе овечьего пастуха, который в полуночный час будто бы со страхом и ужасом видел, как барышня летела по воздуху верхом на помеле, а впереди ее летел огромный жук, между рогами которого высоко взвивалось голубое пламя!