Розмысл царя Иоанна Грозного

Евстафий не спускал глаз со своего духовного сына и, заразившись молитвенным настроением, призывал на голову царя всю небесную благодать.

На паперти Иоанн ласково потрепал Федора по щеке.

– Поблаговестил бы, Федюша!

Царевич растянул рот до ушей и нежно прижался к Борису.

– Твоя воля, батюшка. А не пожалуешь ли и Бориса ко мне на звонницу?

– Аль полюбился Борис?

– Полюбился, батюшка. Тако он жалостно сказы мне сказывает!

И увлекаясь:

– Аз благовещу Господу Богу, а он божественное поет. И тако душеньке радостно…

– Ну, иди, дитятко, поблаговествуй. А в другайцы и Бориса отдам.

На ступенях храма, по обе стороны паперти, стояли земские и опричники.

Иоанн легким кивком ответил на поклоны и пристально оглядел Челяднина.

– Каково почивать изволил, царь и великой князь всея Русии?

Ошеломленный окольничий в ужасе отступил.

– Несть иного царя, опричь тебя, Иоанн Васильевич!

Земские многозначительно переглянулись.

Клин государевой бороды оттопырился и забегал по сторонам. Глаза почти скрылись в щелочках приспущенных век.

– Убрать! – топнул неожиданно ногой Иоанн и, не торопясь, пошел в хоромы.

На крыльце он задержался.

– После трапезы волю аз судом судить того Челяднина!

* * *

В тереме, отведенном для приема чужеземных послов, на расставленных в три ряда лавках уселись бояре.

Вдоль стены разместились опричники.

Иоанн скромно примостился у двери, на чурбачке.

Стрельцы ввели узника.

– Вот, – мягко и заискивающе улыбнулся Грозный. – Вот человек, кой восхотел сести на стол московской!

До прихода на суд окольничий не терял еще надежды на то, что сумеет оправдаться и вернуть милость царя. Но мягкая, заискивающая улыбка все сказала ему.

В покой с узлом в руке протискался Иван-царевич.

– А восхотел – и сиди, – сквозь сиплый смешок уронил Иоанн.

И строго повернулся к советникам:

– Тако аз молвлю?

Друцкой поклонился за всех, принял от ухмыляющегося царевича узел и развязал его.

Бояре с недоумением поглядели на царские одежды, вытащенные из узла.

– Обряжайся, преславной! – ткнул Иван кулаком в бороду окольничего.

В шапке Мономаха и в царских одеждах, подчиняясь немому приказу Грозного, Челяднин уселся на престол.

– Абие послушаем, чего волил сей человек, – с трудом скрывая сострадание, процедил Годунов.

Дьяк приступил к чтению обвинительной грамоты.

По мере чтения, пергаментная трубка распускалась широкой и длинной лентой и коснулась краем своим дубового пола.

Земские слушали с затаенным дыханием и были уверены, что вот-вот назовут имена бояр, приплетенных к заговору.

Но дьяк перечислил с десяток безвестных служилых людей и не заикнулся о высокородных.

Грозный уперся подбородком в кулак и исподлобья следил за выражением лиц князей и бояр.

«Любо вам, мымры, – думал он с ненавистью, – позоры зреть опришных моих. Погодите ужотко! Будет и на вас мор, окаянных!»

Когда грамота была прочитана, царь упал на колени перед окольничим.

– А не пожалуешь ли меня, Рюриковича, премилостивой подачей поденной, царь?

И, распалясь, ткнул посохом в грудь безмолвного узника.

– Псам его на прокорм!

Царевич подскочил к Челяднину и содрал с него одежды.

На дворе, предупрежденные заранее, толпились псари.

– Гуй! Гуй! – науськивал Друцкой псов на вышедшего из сеней окольничего.

Свора набросилась на жертву.

* * *

После трапезы протопоп робко склонился к царю.

– Какая еще там пригода?

Евстафий сокрушенно покачал головой.

– Записать ли «выбывшего» в поминание?

Грозный прищурился.

– Не со князи ли великие?

Но тотчас же милостиво прибавил:

– Запиши с теми, про коих речено: «Имена же их ты, Господи, веси».

Глава десятая

– Пришло время искать свою долю! – раскатисто гремел Загубыколесо. – Покель Гирейка москалей палит, ухнем мы все его кодло в бисово пекло!

Снова опустела Запорожская Сечь. Как один, откликнулись казаки на призыв кошевого.

С гиком разбойным пронеслись паны-молодцы через Синюху, а на другой день были уже за Бугом, у речки Кодыми.

На сотни верст кругом вымерли татарские кышлаки. Не оставили казаки ни байрака ни скрутня травы – все обыскали, но не нашли и признака близости человека.

Только в Очаковской стороне, в Черталах и Чачиклее стали появляться небольшие отряды ворогов.

Однако отряды эти упорно уклонялись от боя и исчезали так же неожиданно, как появлялись.

Хозяевами разгуливали запорожцы в степи и легко, точно совершая увеселительную прогулку, добрались до Хаджибея.

Передовые отряды, далеко обогнав головные силы, не задумываясь, ринулись на селение. Вдруг вымерший Хаджибей вскипел оглушительным шумом. Как из-под земли, невесть откуда, выросла турецкая рать.

Василий со своей сотней попал в засаду и, если бы не мчавшийся на выручку отряд под командой Рогозяного Дида, не унести бы ни одному из сотни своей головы.

Запорожцы обложили селенье и двинулись на ворогов.

Турки не сдавались. Скованные по ногам невольники, под градом выстрелов, непрерывно подносили ко рвам чаны с варом.

Запорожцы дрогнули.

Заметив смятение, Загубыколесо первый поскакал к рвам.

– Паны-ганчырки! Прохлаждайтесь себе в кышлах с бабами, а меня, казака, не поминайте лихом!