Розмысл царя Иоанна Грозного

– А и такой расправы нема, чтоб хрещеные забижали так себе, байдуже, незаможных невольников… Та пышы!

Рада строго прислушивалась к словам атамана и молчала. Друзья Выводкова поощряюще поглядывали на Загубыколесо.

– Напысал? Ну, то-то ж! Пышы: и порешило славное низовое товариство почитать того Бабака не ворогом казацким, а и ни другом, а так себе: ни рыба ни рак. Та не пышы! И дале: и порешило казачество погнать Бабака того из Сечи. Ты чего стал? Я сам за тебя в носу поковыряю! – прикрикнул кошевой на писаря, засунувшего в раздумье пальцы в обе ноздри.

– Так ли я балакаю, паны?

– Бреши до конца, а там пораскумекаем.

Загубыколесо выплюнул оселедец и отставил правую ногу.

– Выходит, порешило славное низовое…

– Так то ж ты порешил покель, а не мы! – зашумели не зло передние ряды.

– А вы не сбивайте!

И, к писарю:

– Порешило ту ганчырку геть погнать из Сечи. Нехай его где хочет, маты мордует. Та то не пышы! То я для слова.

Молодежь попыталась возмутиться, но Рогозяный Дид с товарищами выхватили сабли из ножен.

– Дюже сопливы еще – спорить со стариками! Геть до шинка подрастать!

Атаман воспользовался минутой и подмигнул писарю.

– Бей печать! И годи! Прощай, Бабак! Пошныркаешь по Дикому полю, а там, после покуты, вертайся на Сечь с повинной башкой.

* * *

Перекинув через плечо котомку и оскорд, ушел Василий с сыном в Дикое поле.

Поздним вечером остановились они у могилы для роздыха.

Василий склонил голову на плечо сына и горько задумался.

Иван нежно обнял отца.

– Не томись, батюшка! Авось обойдется.

Розмысл заломил больно руки.

– Пошто? Кой человек растолкует?

– Ты сядь, батюшка, отдохни.

Выводков подергал носом и срывающимся, полным недоумения, голосом бросил куда-то в пространство:

– Пошто? Пошто великим простором Русия раскинута, а жить одинокому негде? Пошто?!

Глава одиннадцатая

Годунов заботливо укутал в покрывало ноги Грозного и с тоской уставился в распухшее лицо его.

– Не изводи себя, мой государь. Покель аз у одра твоего, не быть, опричь добра, ничему.

Иоанн с трудом поднес исхудалую руку к глазам и стряхнул надоедливую слезу.

– С того Челяднина и пошло. Ходит он, Борис… Куда ни пойду – всюду ходит он за мной…

Он отодвинулся к стене и, вобрав голову в плечи, прибавил таинственно:

– Давеча в церкви… из-за образа Пантелеймона норовил дланью ко мне дотянуться.

Евстафий, стоявший до того у аналоя, подошел к царю с кропилом и свяченой водой.

– Не для своей потехи казнил ты окольничего, преславной, но для укрепления стола.

И, помолясь, покропил больного водой.

Царь сердито отвернулся. Протопоп зашелестел страницами требника.

– Где ты, Борис? Страшно мне, Борис!

Советник присел на постель и негромко фыркнул в кулак.

– Ну, ты! Посмейся!

– Помилуй, царь! Да ежели бы младости даровал Господь твою долю, раздуло бы ту младость от спеси!

Любопытно повернув голову, Грозный показал Евстафию глазами на дверь.

– Умелец ты, Борис, на мудреные словеса!

Он с трудом сел и уперся подбородком в набалдашник посоха.

– Не от баб ли такое слыхивал?

– От всяких, государь.

Годунов хитро прищурился.

– Сама королева аглицкая дочь за тебя прочит, мой преславной!

Лицо царя вспыхнуло.

– Дай-кась поглазеюсь аз в басурменово умельство!

Вздрагивающие пальцы охорашивающе забегали по растрепанным усам и бороде.

Но чем дольше гляделся Иоанн в зеркальце, тем угрюмее сходились брови и блекли глаза.

– Нет, где уж нам женихаться! – печально свесил он голову и выронил из рук зеркальце.

Годунов возмущенно вскочил.

– Ты что же, преславной?! В полсотни с малым годов уже и не женихаться?! Да ежели что… да ежели Бог даст – засохнут коросты на тебе, любой молодец позавидует велелепию лика твоего пресветлого!

Царь невольно выпрямил спину и молодцевато прищелкнул.

– Да оно, ежели на то пошло, и впрямь полсотни с малым – не великая еще кручина.

Он неожиданно громко окликнул Евстафия. Протопоп сейчас же появился у двери.

Грозный поманил его пальцем и уставился с верой на образ.

– Не утешение ли от Господа сия весть аглицкая?

Духовник, не поняв, осклабился:

– Аль не услышит Господь усердных моих молений?!

Истомно потянувшись, Иоанн улегся в постель.

– Ежели с агличанкой побраться, – раздумчиво протянул он, – быть в те поры Русии…

– В торгу великом со басурмены! – торжественно досказал Борис.

Евстафий неодобрительно покачал головой.

– Дозволь, преславной!

– Сызнов канонами потчевать будешь?

– Не положено православным при женах здравствующих жених…

– Прочь!

Едва духовник шмыгнул в сени, царь привлек к себе Годунова.

– Ни единый, опричь тебя, не разумеет заботы моей.

И точно оправдываясь перед собой:

– Господь-то все зрит…

* * *

Всю ночь провел Грозный с пятой женой своей, Марией Нагой.

Давно уж Мария не видела мужа таким заботливым, нежным и ласковым. Изо всех сил стремясь поддержать доброе настроение царя, она в то же время зорко следила за каждым его движением и порывом, тщетно стараясь понять, искренен ли он или прикидывается.

Под утро Иоанн вдруг закручинился.

Царица робко прижалась к его груди.

– Не уйти ли, мой милостивец? Не опостылела ль аз тебе за долгу ночь?