Розмысл царя Иоанна Грозного

Тужась и покрякивая при каждом движении, однорукий разводил усердно глину и добросовестно помогал во всем Выводкову.

В короткий срок хата, похожая на большой белый гриб, была почти готова.

– Для кого робишь хоромы? – спрашивали с добродушной улыбкой казаки.

– А для панов-молодцов, чтоб прохлаждались, сдожидаючись, покель сами бояре московские холопям поклонятся! – грубо ворчал Василий, с ожесточением сплевывая.

Однажды, перед концом работ, калека вдруг подбежал к Выводкову.

– Глазей!

Лоб Ивана собрался глубокими бороздами. Глаза почти с ужасом впились в ладонь, на которой лежал осколок бута.

– Ну, чего тут глазеть? – пожал плечами Василий. – Камень и камень.

– Да ты поглазей! – раздраженно повторил Иван. – Како есть на птицу ту смахивает!

Он вдруг притих и сжал пальцами лоб.

– А кликали птицу…

Выводков не спускал взгляда с глубоких васильковых глаз однорукого. И снова, как в первую встречу, ему начинало казаться в Иване все до жути знакомым. Этот русый пушок бороды так настойчиво напоминал ему его самого в годы далекой юности, а волосы и глаза…

– А кликали птицу…

Василий бросил с силой наземь оскорд.

– Не Гамаюном ли кликали?

Однорукий остолбенел.

– Откель? Ты?! Откель?!

Но, встретившись с взглядом розмысла, вдруг упал на колени.

– Откель ты родом, Бабак?

Выводков, не смея верить себе, как-то бочком, крадучись, подошел к Ивану и склонил к нему посеревшее лицо свое.

– У Замятни… с матерью… с Кланей… с женой моей… жили вы… отца сдожидаючись…

– Батюшка!..

– Дитятко!..

* * *

Косились запорожцы на Выводкова:

– Ну, сын! Ну, дал бог встретиться! А не кохаться же с ним до конца живота!

Стреляйбаба и Гнида не давали прохода Василию:

– Ганчыркой ты стал, а не казаком! И горилкой-то не отдает от тебя. Баба и баба, одно тебе слово!

Но розмысл не обращал внимания на насмешки и старательно избегал встреч с товарищами.

В поле, зарывшись в густую траву, любил он лежать, прижавшись щекою к щеке Ивана. Они бесконечное количество раз вспоминали далекое прошлое, восстанавливая, как что-то чрезвычайно ценное и важное, каждую мелочь, и, излив душу, мечтательно стихали, чтобы сейчас же вновь приняться за прежнее.

Изредка, в сопровождении дозорных, на луг приходили турецкие девушки-полонянки.

Под брань и насмешки, турчанки, изможденные голодом, принимались косить. Им не разрешали ни передохнуть, ни освежиться глотком воды, и, если какая-нибудь из девушек бессильно падала, казаки немедленно поднимали ее нещадными ударами батогов.

– Задери ей спидницу, скурвиной дочери!

Ивашка прятал лицо на груди отца.

– Не можно глазеть мне, как забижают зря тех полонянок!..

Выводков угрюмо поглядывал в сторону запорожцев, но не решался вступиться за девушку.

Только когда казаки однажды зарубили одну, – он не выдержал и подскочил к дозорному.

– Тако спекулатари робят с холопями!

– А мы с некрещеною падалью!

И назло Василию сорвали с полонянок рубахи.

– Налетай, паны-молодцы!

– Не молодцы вы, а разбойники! – заревел розмысл, набрасываясь на Шкоду. – Токмо тем и живы, что делом разбойным! Не те вы, про коих я в думке держал!

Взрыв хохота привел его в бешенство:

– Не те вы, что за морем за окияном блазнились мне!

Не помня себя, он подхватил косу и грозно замахнулся на запорожца.

– Бей его, братцы! То не казак, а друг басурменов! Иуда!

Василия свалили с ног.

* * *

Долго лежал Выводков, полуживой от побоев. Иван не отходил от него ни на шаг и лечил всеми известными ему средствами.

По ночам, крадучись, к больному приходил Гнида с фляжкой горилки.

– Пей, Бабак! Дюже помогает горилка с порохом, тютюном да красным перцем.

Когда розмысл немного поправился, его вызвали на площадь.

Загубыколесо поднял высоко булаву. Тотчас же писарь уселся на землю, поджав под себя ноги, и достал из-за уха остро отточенное гусиное перо.

Нерыдайменематы распахнул красный, с широкими вылетами, жупан, сбил набекрень высокую суконную шапку и поиграл оттопырившейся, как клин бороды Иоанновой, пестрой кисточкой шелковой опояски.

– Славное низовое товариство, – начал он, передвигая люльку из одного угла губ в другой. – А было ли в Сечи, чтобы казак ублажал басурменов?

Его перебил Шкода:

– Та не так! Ты про то побалакай, как за бисовых баб некрещеных казак руку поднял на казака!

Атаман потряс булавой.

– Годи! Послухаем, что повыкладает нам Нерыдай!

– Ото и повыкладаю, что за таку подмогу в лянцюги надо взять да за ребра подвесить! И никаких!

Он сорвал с себя шапку и бросил ее злобно в Василия.

– И никаких! Под ребра! И никаких!

Ни один человек не посмел выступить на защиту Василия. С немым участием поглядывали на преступника его друзья и соратники.

Кошевой не спеша раскурил люльку и уставился на Нерыдайменематы.

– А не поискали бы вы, паны, в казацкой своей башке да не припомнили, как Бабак в поле орудовал для славы нашей Сечи молодецкой?

– Геть! – напали на атамана молодые казаки. – На крюк его, та и годи!

Кошевой наклонился к писарю и неожиданно продиктовал:

– Такой расправы нема, чтобы казак напирал с косою на казака… Пышы!

И, сунув кончик оселедца в зубы, спокойно дождался, пока писарь записал его слова.