Розовый Дождь

Она робко перешагнула порог и медленными неуверенными шажками двинулась вперед, к центру зала, где светился багровыми линиями круг, внутри которого была изображена рассерженная пчела. Когда она дошла до круга и встала на изображение пчелы, то услышала раздавшийся откуда-то спереди по-военному четкий голос:

— Стоять! Смирно!

Милена автоматически встала по стойке «смирно» и, затаив дыхание, боялась даже шелохнуться. А к ней уже шли с противоположного конца залы Жемчужно-Белая и три феи в кремово-белых туниках и плащах. Они держали в руках какие-то предметы.

Затем они остановились, а Жемчужно-Белая подошла к самому кругу и тихо, но торжественно спросила:

— Кто ты, дитя мое? И зачем ты сюда пришла?

— Мое личное имя Милена. И пришла я сюда, чтобы смиренно просить Вас, Ваша Верность, и всех сестер Ордена, принять меня, недостойную, в число верных служительниц Триединой Премудрости…  — тихо, но четко произнесла Милена заученную наизусть формулу. Затем она опустилась на колени, смиренно склонив свою голову перед Жемчужно-Белой, словно жертва перед топором палача.

— Пришла ли ты сюда добровольно?

— Совершенно добровольно.

— Знаешь ли ты, что Триединой Премудрости можно служить и не входя в наш Орден?

— Знаю, Ваша Верность…

— Знаешь ли ты, что войдя в Орден, ты никогда больше не увидишь своих родителей, никогда не выйдешь замуж, никогда не родишь детей и вполне возможно умрешь скорее, чем другие феи Сообщества?

— Знаю, Ваша Верность…

— Знаешь ли ты, что если ты самовольно покинешь Орден, ты будешь распылена на кварки?

— Знаю, Ваша Верность…

— Знаешь ли ты, что за разглашение тайн, полученных в Ордене, ты будешь распылена на кварки?

— Знаю, Ваша Верность…

— Знаешь ли ты, что отныне ты не будешь иметь своей воли, своего дома, своего личного пространства, что ты будешь всего лишь передаточной шестеренкой машины, принцип работы которой, возможно, тебе никогда не дано будет постичь?

— Знаю, Ваша Верность…

— Так, дитя мое, зачем же ты идешь к нам? Ещё не поздно, двери открыты — ты можешь уйти! — по мановению руки Её Верности двери в задней части залы распахнулись сами собой.

— Я не уйду, Ваша Верность, — дрожащими губами произнесла Милена.

— Почему?

— Потому что только в «ЖАЛЕ» я смогу в наибольшей степени исполнять заповеди Создателя, в наибольшей степени служить Священным Принципам Порядка и Процветания, в наибольшей степени принести пользу Целестии и всех населяющих её существ.

Жемчужно-Белая удовлетворенно кивнула, а Милену трясла мелкая дрожь от волнения и осознания того, что она переходит через рубеж, переступая который у неё уже не будет возможности вернуться назад.

— Итак, приступим, — сказала Жемчужно-Белая и кивнула своим помощницам.

Сначала подошла первая кремово-белая.

— Сестра, скажи мне, как тебя зовут?

— Я не знаю.

Потом подошла вторая кремово-белая и спросила:

— Сестра, скажи мне, как тебя зовут?

— Я не знаю.

Потом подошла третья кремово-белая и тоже спросила:

— Сестра, скажи мне, как тебя зовут?

— Я не знаю…

Затем подошла Жемчужно-Белая снова и провела рукой.

И в тот же миг все вокруг исчезло — и зала, и воительницы «ЖАЛА», и кремово-белые, и Её Верность. Остался только огненно-красный круг с пчелой в центре и непроглядная тьма за его пределами. И из этой самой темноты, прямо у границ круга, внезапно возникли…  её собственная мама и отец!

Сначала подошел отец, Добрый Принц. Лицо его было заплаканным, веки — покраснели и опухли от слез, волосы давно не стрижены, лицо заросло недельной щетиной. Он то и дело сморкался, вытирал мокрые глаза платком. От вида потерянного, убитого горем отца юной фее хотелось буквально провалиться сквозь землю. Сердце заболело от жалости и чувства вины.

Принц подошел вплотную к кругу, но никак не мог пересечь багровую черту. Он встал на колени и протянул свои такие тонкие, такие беззащитные и жалкие руки — такие знакомыми ей с детства, которые так нежно когда-то давно, словно в прошлой жизни, обнимали её и ласкали. А эти глаза…  Какую любовь, какое добро они излучали, добрые, кроткие глаза родного отца, который был порою ближе ей, чем родная мать! Она помнила их с колыбели.

Папка, любимый папка рассказывал такие дивные сказки! Он был такой добрый, такой ласковый! Даже когда она капризничала, он никогда не повышал на неё голос. Его голос всегда был таким нежным, таким кротким, что даже когда она испытывала его терпение, ей всегда становилось неудобно — обижать такого доброго, такого хорошего папочку…  А сейчас он стоит на коленях и умоляюще протягивает свои руки к ней, а глаза его наполнены слезами:

— Доченька, дочурочка, пчелка моя, зайчик ненаглядный! Ну, куда ж ты уходишь? Зачем же ты оставляешь меня, крошечка моя, рыбка! Ну, иди к папе, иди, дорогая! У меня для тебя новая сказочка! Иди ко мне, белочка моя! — Голос его был таким жалобным, таким дрожащим, что у юной феи сердце разрывалось на куски.

Но она собралась с духом и прошипела, тихо, но четко:

— Я не твоя дочь, уходи! Немедленно!

Глаза Принца буквально полезли на лоб от удивления, рот открылся, слова застряли у него в горле.