Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века

В начале стихотворения «Отречение» Бунина упоминает некоего «моего кумира»: «Вокруг его сонм игр, — веселья; / Внутри поставлен мой кумир»[362]. Этот кумир остается равнодушным к жертвам и поклонению: «Но что кумиру почесть, дани? — / Изваян из металла он: / К мольбе, — к куренью, — к фимиамам хладен»[363]. Можно предположить, что кумир в данном случае имеет отношение к памятнику, Exegi monumentum: «цель памятника — создать слух у потомков; цель литературного честолюбия — та же»[364], — но в стихотворении Буниной этого не происходит. Поскольку занятия поэзией не оправдали надежд поэтессы, то и памятник здесь — лишь изваяние, которому героиня «жжет мастики».

Стихотворение написано необычной строфой — ямбическим пятистишием с рифмовкой АбАбХ, где пятая строка — холостая — от четырех до шести стоп, а остальные — четырехстопные. Строфика должна подчеркнуть особый статус этого стихотворения. Завершая «Неопытную музу» «Отречением», Бунина манифестирует молчание и отказ от поэзии. Этот демонстративный жест, вероятно, остался не замеченным современниками. Лишь Кюхельбекер, рецензируя первую часть «Сочинений» поэтессы, отметил это стихотворение как одно из самых сильных. Но сочинения в трех томах не дублировали архитектонику «Неопытной музы», поэтому «Отречение», лишенное позиции финального текста, прочитывалось по-новому.

Еще одним высказыванием на металитературную тему можно считать публикацию в сборнике 1809 года перевода первой песни из «Науки о стихотворстве» Буало. Очевидно, автор «Правил поэзии» был важной фигурой для Буниной, так как спустя несколько лет в предисловии к «Падению Фаэтона» поэтесса будет апеллировать именно к Буало как законодателю классицизма:

Буало и здравый разум торопиться запрещают; следовательно, оправдание мое послужит поводом к сугубому меня обвинению. Возложу ли вину на строптивость муз? тот же Буало и здравый разум осудят лиру мою на вечное молчание[365].

Размышляя о месте законодателя классицизма в русской литературе начала XIX века, А. М. Песков писал, что Буало по-прежнему оставался авторитетом, даже для сентименталистов, хотя его идеи постепенно подвергались переосмыслению:

…Даже самые «слезливые» <последователи Карамзина. — М. Н.> не противопоставляли себя предшествующей литературе, а наследовали из нее традиционные представления о классических авторитетах. Другое дело, что прежние эстетические стандарты подлежали уже, под воздействием западноевропейских литератур, качественному переосмыслению[366].

Принимаясь за перевод «Науки о стихотворстве», Бунина включалась в процесс русской рецепции и интерпретации Буало. В примечании к «Песне» она сообщает:

Сей слабый, наполненный погрешностями и недостатками отрывок произведен тогда, когда не был еще известен полный его сиятельства графа Дмитрия Ивановича Хвостова перевод всех четырех песен «Науки о стихотворстве». Не находя в себе столько сил, дабы состязаться с стихотворцами, я останавливаюсь на одной первой песни[367].

Действительно, в 1808 году был издан перевод Д. И. Хвостова, выдержавший впоследствии несколько переизданий. Бунина начала свою работу до известия о его выходе, но примечательно, что она не сочла нужным прервать ее или отказаться от публикации и, таким образом, сознательно включилась в соревнование с известным (в особом роде, конечно) литератором, хотя и не вышла в нем победительницей:

…труд Буниной, хотя и был встречен одобрительными отзывами, оказался на периферии литературной жизни начала XIX века. Значительно большей известностью пользовался перевод поэмы Буало Д. И. Хвостова, который переиздавался переводчиком восемь раз: в 1808, 1813, 1818, 1822, а в 1824, 1830 годах — дважды, кроме того, в 1805 году 1 песнь поэмы Буало была опубликована в «Друге просвещения»[368].