Розы мая

Арчер паркуется на удалении от часовни, а я так очарована окружающим нас видом, что на мгновение забываю, зачем я здесь. Я словно внутри снежного шара. Снег покрывает крутую крышу, но его слой еще недостаточно толст, чтобы полностью спрятать плитки черепицы. Стены тоже белые, то ли оштукатуренные, то ли лепные – на них остались щедрые мазки, как на картине маслом, подчеркивающие текстуру материала. Маленькие розетки по обеим сторонам от темно-красной двери отсвечивают синим, и это подчеркивает красоту здания. На этой стороне не будет столько солнца, чтобы озарить большие окна во всем их великолепии, но в маленьких оконцах есть своя магия.

Достаю и осматриваю камеру, вешаю сумку на плечо и выбираюсь из машины, саму камеру держу в руках. Дверь захлопываю бедром. Прислоняюсь к радиатору автомобиля, от него сквозь пальто и сырость тающего снега идет тепло; какое-то время просто всматриваюсь в то, что вижу перед собой.

Съемку нельзя начинать сразу; невозможно видеть через объектив все окружающее. Арчер еще сидит в машине, когда я поднимаю камеру и начинаю фотографировать; крошечная часовня совсем растворилась бы на фоне снега, если б не ее пронзительно яркие детали. По широкому кругу обхожу здание, ищу интересные ракурсы. Восточная и западная стены, как и в методистской церкви в Хантингтоне, выполняют не только функцию опоры, но и служат обрамлением для окон. Даже без солнечных лучей, без возможности отследить игру отблесков на свежем снегу окна великолепны. Западный витраж представляет Иисуса, идущего в бурю по воде; его ученики сгрудились в углу на борту грубо сколоченной лодки.

Джозефина относилась к епископальной церкви, мы иногда из любопытства ходили с ней в храм, а потом Чави взяла и разрисовала окна по мотивам библейских историй, вот как здесь. На самом деле я об этом годами не вспоминала.

Северная сторона цельная, если не считать трех розеток в теплых оттенках желтого, янтарного и коричневого. Затейливо исполнено – если вы верите в Троицу, то замечаете, что в каждой доминирует один цвет, но содержатся все три, и вокруг внутренних краев они перетекают друг в друга. Интересно даже для неверующих.

Делаю еще один круг, на этот раз подойдя ближе. За мной остаются овальные зеленые следы, хотя свежий снег припудривает их довольно быстро. Восточная стена сама по себе напоминает о восходе, и я жалею, что не вижу его сейчас во всей теплоте и красках, пылающих в лучах солнца. Есть цвета, которые я никогда не додумалась бы придать рассвету – ярко-синий и нежно-зеленый, они получаются от размывания индиго и сиреневого, но это такие вещи, которые могла бы если не объяснить, то понять только Чави.

Когда я возвращаюсь к исходной точке, Арчер все еще в машине.

– Зайдем? – спрашиваю я через стекло.

Он трясет головой.

– Для меня слишком холодно. Но ты можешь не спешить.

Ладно.

В часовне нет ни стульев, ни подушечек, только пространство, освобожденное даже от жужжания электричества. Я делаю снимки. Простота розеток на северной стене околдовывает больше, чем я ожидала, – от них, как от свечей, идет теплый успокаивающий свет. Воздух неподвижен, его тревожит только мое дыхание. Тишина просто оглушающая. Чувство уединенности – полагаю оттого, что здесь царит естественность, а не вычурность.

Потом убираю камеру, аккуратно ставлю сумку в угол, стягиваю перчатки, снимаю шарф и пальто. В часовне довольно холодно, но я знаю, как выгляжу в этом платье, потому что помню, как в нем смотрелась Чави. Это одно из ее любимых, и хотя она была примерно на дюйм выше, чем я сейчас, и на дюйм меньше в бюсте, платье оказалось мне впору – милое и невинное, белые многоярусные оборки лишь слегка кокетливы. Я не могу выглядеть как двенадцатилетняя худышка, которой была когда-то, но за бледное отражение Чави сойду.

Тяжелую розу над ухом удерживают на месте шпильки. Кажется, ее вес увеличился, не могу сказать, может, это мозг подсказывает телу, что оно должно ощущать тяжесть цветка.

Бросаю пальто на пол в центре зала и с телефоном в руке сажусь сверху. Даже сквозь плотную шерсть и теплые леггинсы чувствую пронизывающий холод. Чави часто так сидела, увлеченная рисованием. Слышу урчание разворачивающейся и отъезжающей машины. Конечно, никто не придет, если Арчер останется здесь. Поэтому он спрячется подальше и будет наблюдать. Ждать. Я выхожу в список контактов на телефоне, жму «вызов» и «микрофон» и слушаю, как слабые гудки наполняют маленькую часовню.

– Для субботы ты рановато поднялась, именинница.

При звуке голоса Эддисона что-то тугое и холодное в груди отступает. Я слышу перебранку на той стороне трубки – похоже, на Вика ругается мать.

– Снег идет, – говорю я, и он смеется.

– Богом проклятое Колорадо… Но на свой день рождения ты обычно ждешь, пока я тебе не позвоню. С тобой всё в порядке?

Он мой друг, но еще и агент, а зачастую больше агент, чем друг, и всегда следит за правилами и за тем, как их нарушают. Это немного успокаивает. Дает чувство надежности.

– Теперь мне столько же лет, сколько Чави.

– Не говори ерунды, Прия.