Розы на асфальте

– А я так понял, что тебе нужна только марихуана. Имел наглость явиться на работу в таком виде, теперь расплачивайся. Повеселиться решил, так веселись.

– Я не просто так. Хотел перестать думать о Дре.

Я не думал огрызаться, но мистер Уайатт наконец замолкает. Отставляет стакан в сторону и хлопает ладонью по скамейке.

– Иди-ка сюда, сынок.

Я бросаю мотыгу и присаживаюсь рядом. Так вымотался, что твердая скамья кажется мягким креслом.

– Хотел выкинуть кузена из головы и решил, значит, что наркотики тебе помогут?

– Да какой это наркотик! Так, травка.

– Тем не менее считается наркотиком. Может, и не так вредно, но противозаконно, тем более что тебе всего семнадцать. Ни к чему молодым такое.

Упираюсь локтями в колени.

– Я только чтобы забыть.

– Зачем?

Смотрю на него.

– Думаете, легко все время думать об этом? Дре был моим братом, а я видел его с пулей в голове… Не хочу вспоминать!

– Почему?

– Вы прямо как психолог докапываетесь.

– Почему не хочешь?

– Потому что надо держаться! Мне нельзя сидеть и плакать по Дре. Я должен быть мужчиной.

Мистер Уайатт долго молчит, потом вздыхает.

– Знаешь, сынок, самое большое вранье на свете – это то, что у чернокожих мужчин нет чувств. Наверное, так легче не видеть в нас людей. На самом деле мы все чувствуем: и печаль, и обиду, и боль. И имеем право показывать их, как и все остальные.

Я смотрю в землю, ноги напряглись до дрожи, будто готовы унести меня не знаю куда, лишь бы подальше. Только разве убежишь от себя самого, от всего, что бурлит и клокочет в душе? С тех пор, как убили Дре, только этим и занимаюсь, и все без толку.

Мистер Уайатт кладет мне на затылок тяжелую руку, почти обнимает.

– Поплачь, сынок, – тихо говорит он, – не держи в себе.

Из моей груди вырываются непонятные звуки – то ли плач, то ли вой. Чтобы заглушить их, прикрываю рот футболкой, но она лишь впитывает слезы.

Старик прижимает меня к себе, будто знает, что я вот-вот рассыплюсь на части, и хочет помешать.

– Все хорошо, сынок, – приговаривает он, – все хорошо.

Нет, неправда. Дре мертв, и хорошо уже не будет.

14

По вечерам пятницы у нас футбол, и тут уже все равно, Король ты в сером или Послушник в зеленом, – на стадионе важны только цвета школьных команд.

– Не хочешь сходить сегодня на игру? – спросила утром Ма, заглянув ко мне. Хотелось бы, да неудобно. У нее сегодня единственный выходной, на двух работах из-за меня пашет, еще и младенца ей подкидывать? – Да ты не стесняйся, я сама предлагаю. Тебе неплохо было бы пойти куда-то развеяться.

Я не дурак, понимаю, что это все из-за Дре. Ма даже денег мне подкинула, так переживает. Десять долларов: хватит на билет и перекусить. У самого до послезавтрашней получки шаром покати, так что эта десятка целой сотни стоит.

Заходим с Кингом, Джуни и Рико на стадион. Холодно, аж пар изо рта, но мне плевать, я в первый раз за учебный год выбрался на футбол. Это будет полный улет. Сегодня наши играют со школой имени Вашингтона из Президентского парка. Вражда с ними лютая, куда там разборкам Послушников и Королей. Здесь, на стадионе, мы на чужой территории, но явились все, да еще и половина округи пришла поболеть. Места свободного не найти, стоим возле ограды у средней линии поля – ну хоть видно хорошо будет.

Кинг дует на озябшие пальцы.

– Надеюсь, задницу надерем этим засранцам.

– Да уж как-нибудь, – хмыкает Джуни, провожая глазами девчонку, что проходит мимо. Коротышка в судейской форме в обтяжку, фигуристая такая. – Эй, крошка, мой свисток к твоим услугам!

Она показывает ему средний палец, мы прыскаем со смеху. Хеллоуин только завтра, но по нарядам публики можно решить, что праздник уже в разгаре. Завтра вечером мы с Ма и тетей Нитой повезем Андреану и Сэвена в пригород к дядюшке Гэри. Мне, здоровому лбу, неудобно кричать «Сладость или гадость!», в прошлом году народ уже смотрел косо, но, если буду с Сэвеном в коляске, другое дело – милому малышу никто не откажет.

– Глазам не верю, что Мэв наконец выбрался, – усмехается Кинг. – Ты прям как под домашним арестом.

Джуни и Рико ухмыляются: домашний арест им не в новинку.

– Заткнись, – говорю я. – Ма вызвалась посидеть с внуком, я только поэтому здесь.

Рико достает расческу – она у него всегда с собой – и проводит по своим кудряшкам.

– Аиша вообще не помогает?

– У нее проблемы. – Гляжу на Кинга. – Не встречал ее в последнее время?

– Да забудь ты эту деваху, – кривится он. – О, игра начинается!

Так и есть: раздаются свистки судей, и наш школьный оркестр с барабанщиками и мажоретками во главе первым вступает на стадион, за ним – футбольная команда. Наша сторона трибун взрывается ликующими криками, а вашингтонцы нас освистывают. Мы орем еще громче, они не отстают – ну и веселье будет сегодня.

Мажоретки чертовски хороши в своих трико или как они там называются. Подкатить, что ли, к какой-нибудь?

Да ни к кому я не подкачу. Слишком скучаю по Лизе. Каждый день прохожу мимо ее дома по пути на работу и кидаю в почтовый ящик записку. Их кто-то забирает – может, ее мать? – но, так или иначе, ответа ни разу не было. Что делать, понятия не имею; в голове пусто.