Рцы слово твердо. Русская литература от Слова о полку Игореве до Эдуарда Лимонова

В какой-то момент я увидел стоящую в углу трость. Трость из простого дерева с пластмассовым набалдашником и наконечником из охотничьей гильзы, которую, видимо, подарили Лимонову соратники. Я в обществе широко известен любовью к тростям и, наверное, на моем лице отразился хватательно-любовательный рефлекс, так что Лимонов мне её просто подарил. Подарок ему, в общем, особо ничего не стоил – эта трость слишком велика даже для меня, который выше на полголовы, ему с нею ходить было бы абсолютно неудобно – выглядел бы как Гэндальф.

Я сразу представил, сколько писателей наверняка мечтало бы, чтобы он подарил такую трость им, чтобы потом в мемуарах они могли тонко намечать, что это была не палка с гильзой и пластмассовой ручкой, а Жезл-Эстафета, который Учитель передал Ученику. Слава Богу я не писатель, а потому для меня это просто памятная вещь от великого человека. Я иногда хожу с нею гулять, но она даже мне велика.

Когда 20 июня 2020 года мы хоронили на Троекуровском кладбище прах великого русского философа и писателя Константина Крылова, я взял с собой эту трость, чтобы дойти с нею до могилы Лимонова и отдать ему последний долг. Каким-то чудом «государственного преступника» похоронили на втором по статусу кладбище России – Троекуровском. Тем самым невольно было положено создание там русского некрополя – Игорь Шафаревич, Сергей Семанов, Эдуард Лимонов, отец Всеволод Чаплин. Когда умер Крылов, я понял, что не мытьем, так катаньем нужно добиться, чтобы и он упокоился там же, хотя с точки зрения государства РФ этого человека не существовало. И мы своего добились, хоть это обошлось и недешево.

Но, вернемся к той встрече с Лимоновым.

В Лимонове оказалось много тепла и доброго простого обаяния. С ним хотелось подружиться, но подвела застенчивость. Я представил, сколько ежедневно его осаждает людей, желающих пообщаться, так что стало совестно загружать горизонт еще и собой. По этой затее была еще одна встреча с участием Егора Просвирнина, но большая её часть была посвящена тому, что Просвирнин на каждую мою реплику пространно объяснял почему я не прав. Так что у Лимонова должно было создаться впечатление, что националисты совсем безнадежны, если даже два Егора не могут договориться. С Просвирниным они, кстати, неплохо сотрудничали, Лимонов, в частности, дал ему большое интервью.

Мы снова встретились в феврале 2016 на юбилее Владимира Бондаренко, замечательного критика и человека, буквально собирающего собой нашу русскую литературу. За прошедшие три месяца Стрелков создал «Комитет 25 января» – Лимонов в него вошел, и почти сразу вышел. Но обсуждали мы опять не политику.

Пока со сцены витийствовал Зюганов, мы стояли у лестницы, лимоновский охранник нас фотографировал, а мы обсуждали накрывшую катастрофу. Властные либералы наконец-то решили прихлопнуть наш «патриотический гадюшник» в «Известиях», доставлявший столько дискомфорта либеральной общественности. Туда, уволив Межуева, назначили нелепого человека, который первым делом начал учить «недостаточно статусного» Лимонова как правильно писать колонки в «статусное издание». Лимонов, разумеется, его публично послал, прекратили сотрудничество с изданием и все мы (собственно этого от нас и добивались).

Мы обсуждали с Лимоновым сложившееся положение и куда теперь писать. И он вдруг резко мне показался ужасно постаревшим. Ему, человеку пушкинского калибра в русской литературе, опять показали на «место». Окошко Русской Весны с побрякиванием стекол схлопывалось. Было, конечно, не привыкать, но когда тебе без малого 75 и времени на получение «официального признания» уже нет – обидно. Ты объективно оказался отцом новой «послекрымской» России, а вокруг тебя сажают людей, третируют третьесортные карьерные прохиндеи, ты для этих, по-прежнему, никто. Но и уходить в оппозицию смысла нет, так как нет больше оппозиции, есть украинский полк «Бранденбург» в тылу. Если бы не это схлопывание, я думаю, он бы прожил на десять лет больше.

На сцену он тоже поднялся какой-то уставший и начал вспоминать свою бесприютную молодость, ночевки у Бондаренко на раскладушке и читал непонятные аудитории плохие стихи про беременную Золушку. Стихи у Лимонова плохие, не казните. Я не понимал, зачем он тратит на них время, силы и душевный жар, которые мог бы потратить на прозу, изводил себя подчеркнутой добродушной завистью к Бродскому. Но если ты поэт, то ты, видимо, не можешь стихов не писать. В конечном счете все мы делаем часами и днями бессмысленные вещи.

Но аудитория еще не понимала этой вброшенности из вершителей истории назад в положение маленького человека, поэтому ей надо было прочесть из того же сборника что-то другое, политически понятное и зовущее. Тоже литературно не шедевральное, но и не плохое, а главное – боевое. Например вот:

К ВЗЯТИЮ КРЫМА