Ртуть и золото

Господь милостив был к баронессе и послал ей легкие роды – в два пополуночи Яков Ван Геделе уже подходил своим летучим шагом к дому профессора Бидлоу. Летняя ночь обнимала его душистой негой – ароматами пионов и жасмина, и все надрывалась за соседским забором неугомонная шавка.

Яков замер на мгновение на крыльце, задрав голову – в чистом небе плыли, поворачиваясь, созвездия. Яков никогда не знал, как соединять невидимыми линиями звезды, чтоб получить воображаемые небесные фигуры. С него довольно было и того, что звезды попросту есть и благосклонны к нему – ведь где-то, в сказочном доме Корфов, на драгоценной постели, спят его, в некотором роде, творения – мать и дитя, здоровые и до поры до времени счастливые.

Доктор толкнул дверь, ожидая застать в доме сонный покой, полночное безмолвие.

– Яси! – Петер бросился к нему из гостиной, сжал в объятиях. – Яси, Яси…

Он был пьян и дрожал, как мышь под метлой. Яков погладил его трясущиеся плечи:

– Полно, Петечка! С чего ты так раскричался? Я был у пациентки, встречал появление на свет божий младшего Корфа. Готов поспорить, он будет назван Карл Густав, как все немецкие первенцы.

– Яси, Гросс арестован, а скрипач ваш сбежал, – начал сбивчиво Петруша.

– Ла Брюс? – уточнил потрясенно Яков. Он-то думал, то была шутка, про господина Ушакова…

– Ну да, тот содомит со скрипкой, что вечно играет на праздниках – я не помню его имени. – Петер выпустил Якова и отошел к столу – налить себе выпить. – Дядюшка сейчас у Лестока, пытается узнать, что с тобою.

– Так пошли к ним лакея, пусть скажет – отбой, я дома, – предложил Яков и тут же подумал, что радовать дядюшку, быть может, преждевременно. – Кто еще арестован?

– Не знаю, кажется, один Гросс, – отвечал Петер. – Актеры попрятались в доме у Левенвольда – а этого точно не тронут, господам из полиции он пока не по зубам. Что было-то у вас такого на сцене – я слышал, кто-то скакал без штанов?

– Никто не скакал без штанов, по крайней мере, не успел, – пробормотал Яков. – И потом, для русского двора это обычное дело – комики без штанов, как я понял. Нет, девочка пела арию, на качелях, и ветер подул – юбочка задралась, и все уставились, есть ли там панталоны.

– Оскорбление величества, – подсказал мгновенно Петруша. – Я все понял – поднявшаяся юбка вызвала высочайшую ревность, а Гросс – высочайший гнев, за то, что раздул ветер.

– Высочайшая глупость, – бросил сердито Яков. – Что прикажешь теперь? Прятаться, бежать, ползать на коленях перед обер-гофмаршалом, чтоб он спрятал под крыло и меня? И все оттого, что на дуре задрало юбку и болван Бюрен под эту юбку уставился!

– Так вот как оно было! – невольно восхитился Петруша. – Тогда все ясно как день!

Яков взял со стола бутылку и сделал из горлышка несколько жадных, судорожных глотков.

– Бог весть, что делать мне теперь…

– Следовать за мною, и как можно скорее, – черный пастор, господин Десэ, вошел в дом бесшумно и стоял в дверях гостиной, мрачный вестник – то ли горя, то ли свободы.

– Я не стану прятаться в доме господина Левенвольда, как наши незадавшиеся актеры! – огрызнулся отчаянно доктор Ван Геделе, и пастор отвечал ему, мягко и вкрадчиво:

– Клятва Гиппократа, милый мой юноша, – она ведь еще связывает вас, не так ли? У меня пациент для вас.

– Арап-шталмейстер? Он справится и сам, без моего участия – он молод и силен, ему нужно разве что время, набраться сил, – доктор снова потянулся было к бутылке, и Десэ жесткими пальцами удержал его руку:

– Не напивайтесь. Возможно, сегодня вам доведется шить – а для этого требуется твердая рука. Я доктор для мертвых, не для живых – и то знаю, как тяжело положить хороший шов, если хватил лишку. Ваш клиент сегодня – не арап-шталмейстер. Там дело, возможно, куда хуже. Так вы едете – или останетесь благородно ожидать ареста?

– Еду, Десэ, – Яков поднял с пола докторский саквояж – и подумал, что сутки уже не выпускает его из рук. – Не забудь отправить к дяде лакея, – напомнил он Петеру, – и молись за меня, если ты у нас не агностик.

– В тюрьме мы были на «ты», – уже в карете напомнил Яков черному пастору, и тот отвечал с усмешкой:

– Твой братец не в курсе нашей близости – и не надо. Раздобыл ты ведьмин амулет?

– Почти. – Яков вспомнил о своей оккультной забаве, показавшейся сейчас, после ареста бедняги Гросса, глупостью и ребячеством. – К утру принесу его к тебе в «Бедность», если прежде сам не окажусь в одной из камер.

– А ведь я могу спрятать тебя, – хищно улыбнулся Десэ. – У них на самом виду. В мертвецкой или в пустующей камере – хочешь?

– Я не стану бегать от них, как заяц, – сморщился Яков, и Десэ тут же потрепал его по плечу:

– И правильно. Ведь Миньон тебя и не отдаст. Ты ему еще нужен, – и пастор заговорщически подмигнул.

– Миньон? – переспросил Яков.

– Миньон, Красавчик – это старое прозвище шевалье Левенвольда, еще со времен петровского двора, когда он дежурил на дверях в антикаморе и чесал пятки своей муттер Екатерине. Сейчас он, конечно, много бы отдал, чтобы старое прозвище поскорее забылось.