Ртуть и золото

Яков смотрел на него и готов был верить во что угодно – в доппельгангеров, в эльфийских подменышей… И вампиры тоже, когда их чары слабеют, делаются, в общем, довольно неприглядны… Без золота, и пудры, и кудрей, и стрелок он был другой человек, самый обычный. Очень бледный – до пепла – с прозрачной кожей, бескровными злыми губами, и словно тушью прорисованными на серой бумаге бровями, трагически поднятыми, и глазами, ночными, пропащими, акварельно-заплаканными. Черные волосы гладко зализаны были назад, и лишь за ушами начинались – волны, колечки… Пепельно-белый и угольно, сгоревше-черный – вот каким он был без краски, младший Левенвольд. И золотой шлафрок, тяжелый, атласный, прежних его цветов, лишь подчеркивал превращение, из райской птицы – в черную моль.

– Куда же мне проходить? – спросил Яков.

– Да хоть сюда, – Левенвольд присел на край постели и приглашающе хлопнул по простыне узкой ладонью. Постель была такая, словно выдержала сто великих битв, вся перевернутая и, кажется, даже влажная еще кое-где после бурной ночи. Яков так посмотрел на это грешное ложе, что пациент его немедленно прибавил:

– Я не стану с тобой спать. Только нужно же нам место – для нашего изящного рукоделия. Впрочем, боишься – смотри оттуда. Что скажешь?

Он встал, опершись коленом о край кровати, змеино вывернулся из шуршащего шлафрока – и Яков увидел на белой шелковой подкладке множество темных полос высохшей крови. И несколько – алых, свежих.

– Что скажешь? – повторил сиятельный пациент.

Ван Геделе с любопытством и ужасом смотрел на узкую, с очень тонкой талией, спину – казалось, графа пыталась унести в своих когтях гарпия, но так и не сумела поднять. В конкурсе с Анри Мордашовым и казачком-арапом этот пациент претендовал бы на заслуженный кубок. Яков сделал шаг, чтобы взглянуть поближе – но трогать это было никак нельзя, без анестезии.

– Это не кнут, это разрезано, – прошептал он почти про себя. – Бог мой, как? Дикий зверь?

Ночная охота, животное, с которым пришлось бороться? Или иначе – что?

– Когти химеры, – тонко улыбнулись бесцветные губы. – Ночь коротка, Яси Ван Геделе. Ты починишь все – до утра? Мне нужно еще поспать, завтра предстоит поединок с инквизицией, и мне понадобятся все мои силы.

Яков раскрыл саквояж, вынул бутыль с опием и подал Левенвольду:

– Это обезболивающее, извольте выпить все и лечь. Я сейчас буду готов.

Тот взял бутыль и, морщась, сделал пару глотков:

– Ты жалеешь меня, Яси. Я думал, ты примешься шить – сейчас.

– Для чего это вам? Вашему сиятельству нравится страдать? – Яков сдвинул шкатулки с туалетного столика и принялся раскладывать инструменты на белой тряпице. – Мне нужна еще теплая вода.

– За ширмой – сколько пожелаешь, – пациент поставил пустую бутылку из-под опия на пол и улегся на постели, легкомысленно болтая ногами. Он снял свой шлафрок, остался в золотых кюлотах и шелковых чулках, Яков еще подумал: вот первый человек, у которого на чулках чистые пятки.

– Я не люблю страдать, но кое-кто, кто крепко держит меня в руках – любит такое, зло ради зла, – продолжил Левенвольд, и голос его уже чуть плыл, и язык заплетался. – Он любит, а мне приходится любить – его. Я не утомил тебя болтовней, Яси Ван Геделе?

– Напротив, я жду, когда подействует опий. – Яков протер инструменты, приготовил шелк. – Пожалуйста, говорите, и что-нибудь длинное.

Ван Геделе взял воду, присел на край постели и принялся промывать глубокие разрезы, и в самом деле словно вспоротые когтями.

– Больно, но прежде было – больнее, – оценил пациент, зарывшись в перекрещенные запястья. – Послушай, вот из моего ученического курса, бабушка велела мне вызубрить, но я запомнил только окончание:

And, to be sure that is not false I swear,
A thousand groans but thinking on thy face
One on another’s neck do witness bear
Thy black is fairest in my judgment’s place.
In nothing art thou black save in thy deeds,
And thence this slander as I think proceeds.

– Шекспир, сонет к Темной Леди, – тут же узнал Яков эти «стоны друг у друга на шее». Его де Лион любил этот сонет – и читал его всем встречным хорошеньким брюнеткам.

– Я никогда толком не знал смысла, просто заучил на слух, словно арию, – тихо-тихо признался Левенвольд, он уже почти засыпал, опий брал свое. – О чем это, Яси?