Ртуть и золото

«Шевалье, – царапнуло Якова. – Да, он же младший из баронов – значит, именно шевалье…»

– Отчего же ты сам не взялся зашить своего больного? – спросил он у Десэ. – Ты ведь такой же врач, разве что тюремный.

– Я прозектор, – поправил его Десэ. – Моим пациентам не больно и не страшно. А живых, особенно некоторых – мне их, ты не поверишь, жалко. Особенно того, к которому мы едем, – я давлюсь злостью каждый раз, перевязывая его, и когда-нибудь, клянусь, задушу мерзавца его собственными повязками, чтобы он более не мучился… – В глуховатом голосе черного пастора послышались злость и отчаяние.

– Кто это, Десэ? – спросил Яков.

– Увидишь.

Карета встала на обочине, пропуская на узкой дороге кожаный темный дормез, длинный, словно похоронные дроги. Яков и в темноте смог оценить, какие в дормез впряжены были лошади – породистые, горячие, словно огнедышащие посланцы из самой преисподней.

– Знатные у кого-то кони, – похвалил он невольно. Десэ проводил карету сощуренными глазами:

– Карета едет – выходит, все у них кончено. Нам стоит поторопиться. Поспеши! – крикнул он кучеру и пояснил для Ван Геделе, хоть и совершенно непонятно: – Викинги рекомендуют воинам три дня ходить с раскрытой раной, но я другого мнения, считаю, что повязки стоит накладывать вовремя.

Возле дома младшего Левенвольда – Яков впервые увидел фасад его дома, украшенный мерцающими в темноте серебристыми вивернами, – на каретном развороте уже стояла другая карета. Игрушка, шкатулка на высоких тонких колесах – воплощенная девическая принцессина мечта.

Десэ, завидев карету, в сердцах плюнул на землю, свесившись из возка:

– Дура Балкша, бес ее дери! Придется нам, доктор, обождать внизу – пока она не изволит убраться.

Яков искренне удивился: что делает в доме графа, да еще ночью, прекрасная колдунья Модеста Балк? Тем более что Левенвольду она годилась в матери, если, конечно, нужна была ему подобная мать.

Десэ провел доктора в гостиную, озаренную скудно по случаю ночи, и сам присел на изумрудно-золотой диванчик. Яков тут же спросил, кивая на куртуазное благовещение:

– Настоящий у вас Ватто?

– Нет, сами рисовали, – буркнул Десэ и тут же пояснил: – Я не смыслю в картинах. Эта – подарок от матушки Екатерины, по случаю обморока на балу старейшин, ну, и именин.

Яков не очень понял – кто из них падал в обморок, но спросил другое:

– А когда именины у Ренг… Рейн…

– У Рейнгольда? – рассмеялся пастор. – В мае. Тс-с, вот она, пусть пройдет. Сиди тихо, – и сам замер в тени, как статуя.

На мгновение Якову и в самом деле померещилась на лестнице ведьма Модеста. Черные спиральные кудри, тонкий стан – как у резного шахматного ферзя, и синие, даже в полумраке заметные глаза, и знаменитый низкий вырез у шелкового платья…

Но то была другая дама, моложе на двадцать лет – Нати Лопухина. Она прошла мимо них, не глядя, никого не видя – в полувершке от пола, парящая в мечтах, пролетела на призрачных крыльях недавней победы.

– Это Нати, – прошептал Яков.

– И? – не понял Десэ.

– Не Модеста.

– Я и не говорил, что здесь Модеста. Та в Питере, на Лебяжьей Канавке. – Пастор понял замешательство Якова и быстро пояснил: – Они мать и дочь, обе – Балкши. Идем же, хватай свою кошелку!

Они поднялись по лестнице, и Десэ, безошибочно определив верную – среди ряда одинаковых дверей – как и в прошлый раз, почти втолкнул доктора в комнату. Правда, на этот раз задержался на пороге с гневным вопросом:

– К чему это было? Балкша? Или ты, как спартанец, позволяешь лисенку терзать свои внутренности?

Яков оглядел полутемную спальню – пустую, как ему показалось. К кому обращался пастор – кресло перед зеркалом было пусто, и в сказочной смятой постели не было никого?

– Вот тебе лекарь, оставляю – развлекайтесь. А я более не стану, – Десэ подтолкнул Якова еще вперед и вышел, яростно хлопнув дверью.

Яков подумал было, что пастор говорил, обращаясь к пышному парику на болване у зеркала – тот был как снятая с плеч голова. Странно было наблюдать все эти кудри, и локоны, и драгоценные шпильки отдельно от их изящного хозяина – а очень похоже выглядят и отрубленные головы на столбах на месте казни – Яков за свою жизнь довольно их видел.

– Проходи же, Яси Ван Геделе, – он появился из-за ширмы, той, за которой ночной горшок и таз для умывания, и он все еще стирал с лица полотенцем то ли краску, то ли капли воды. – Дурной тон смывать грим водой, но иногда – уже сил нет…