Ручеёк

Старые могилы хранят скромную тишину: они знают, что никакими песнями, славными и гордыми, свежим холмикам не вернуть себе мужество и славу прошлых дней…

— Где ты?..

Я, витавший мыслями в облаках, очнулся от слов деда Ендимера. Услышав его голос, я бегом спустился с горы и поторопился к шалашу, покрытому свежескошенной травой.

— Где ты пропадаешь? Проголодался, небось. Садись, покушай, — говорит дед.

Петюшка и Вася не выдержали, они уже аппетитно уплетают пироги с капустой. Я тоже, не заставляя упрашивать себя, уселся рядом с Петюшкой и дедом Ендимером и принялся за пирог.

Мимо нашего шалаша проходят, фыркая, лошади; они с большим удовольствием рвут и жуют росистую траву. Приятно и вольготно им здесь после утомительного трудового дня.

Вот подошёл к шалашу Орлик — мой любимый жеребёнок-стригун; ласкаясь, он бьёт копытами об землю. В ожидании чего-то смотрит в глаза мне. Вдруг, где-то рядом, послышалось ржание. Жеребёнок навострил уши, насторожился и стрелой понёсся в ту сторону, откуда донеслось ржание.

Я вернулся в шалаш.

— Ничего не скажешь, молодая кровь кипит. Даже животные радуются своей молодости, — начинает философствовать дед…

И умолкает…

Стемнело. Петюшка с Васей набрали хворосту, приготовились разжечь костёр.

Как хорошо ночью у костра! Хворост сыроват, и потому сначала он не горит, а тлеет, и всё же, наконец, наши старания вознаграждаются — костёр полыхает ярким пламенем.

Петюшка с Васей ушли к табуну, чтобы посмотреть за лошадьми, а мы остались вдвоём с дедом. Сначала завели разговор о жизни, потом как-то разговорились о мазаре — кладбище, которое находилось на горе Таванай.

— Это древнее кладбище. Говорят, что давным-давно похоронили там павших в борьбе за народное счастье.

Разговор прервался. Снова воцарилась тишина. Вернулись Петюшка с Васей. То ли уступая моей немой просьбе, то ли желая удовлетворить любопытство ребят, дед Ен- димер, наконец, рассказал нам интересную историю этого мазара.

— Ну, слушайте, коль есть желание… Цветы мака несколько веков тому назад не были красными. Были они белые и семена были не чёрные, как сейчас, а белые…

Однажды, не выдержав притеснений царских слуг, чуваши, живущие в этих краях, поднялись на борьбу. Утром, перед тем как начать восстание, они договорились: для распознания своих сторонников, приколоть каждому на грудь цветок мака.

И уже на следующий день восставшие покончили со всеми царскими прислужниками. Они мечтали установить свободную и радостную жизнь. Да, мечтали… Ведь человек всегда живёт мечтой, окрыляется ею…

Но недолго жила их свобода. Царь прислал сюда многочисленное войско, и ранним утром на горе Таванай произошла жестокая битва. Царское войско разбило чувашских бунтарей…

Говорят, никогда, даже в период разлива, ни Була, ни Карла не текли так, как текла в тот день чувашская кровь. Белые маки, что были на груди восставших героев, от крови стали красными. С тех пор и стали цветы мака красного цвета. А семена, от печали и горя за пролитую людскую кровь, почернели…

Дед умолк. Петюшка, желая узнать подробности восстания, задал деду несколько вопросов. А Вася рассказал о местах, где особенно много маков.

Через некоторое время, оставив костёр, мы по двое пошли за лошадьми. Как всегда, я пошёл с дедом Ендимером.

Лошади уже успели дойти к горе Таванай. Пришлось подняться на гору.

Как бы продолжая свой рассказ, дед, поднимаясь по склону, тихонько добавил:

— Вот оно, это давнишнее кладбище. На нём-то и были похоронены баторы, погибшие в битве.

Вот и могилы… Они покрыты шатром ночной темноты. Издалека трудно отличить старые могилы от новых. Но так кажется лишь на первый взгляд. Вот, вот они, древние могильные насыпи! Они гораздо шире, как мне кажется, и величественнее новых! Посмотришь и скажешь: «Да, здесь спят вечным сном баторы-улыпы!» На минуту от этих мыслей мне вдруг стало страшно. Представилось, что вот-вот из этих могил встанут баторы с обнажёнными саблями в руках… О, эта фантазия! Что я могу поделать с нею!

… Чтобы завязать разговор, дед начинает о чём-то опрашивать. Его голос рассеивает мои мысли, но не возвращает меня к действительности.

Кони, спокойно пофыркивая, щиплют траву; высоко в небе горят яркие звёзды, и мне кажется, что это глаза баторов. Они с высоты столетий смотрят на нас и хотят убедиться: хорошо ли нам живется здесь, на чувашской земле, на земле Советов. И всё так же ли ярко горят маки, окрашенные их кровью!

Песнь о Свирели-Правде, об Иреклехе и о баторах с красными звездочками на шлемах

И вот мы снова в ночном. Дед Ендимер, помешивая горящие угли своей неизменной палкой, молчит. Далеко на северо-западе меркнет заря.

Я подкладываю сухой хворост в костёр. На минуту он вспыхивает, озаряя нас с дедом. Потом постепенно гаснет.

У подножия горы Таванай стелется холодный туман. Веет сырой прохладой и осенью. Сегодня мы только двое, и потому дед Ендимер более откровенен: