Ручьём серебряным к Байкалу

Лев понимал, что снова, но теперь уже вместе с Марией, он угодил в яму – в яму своих страхов, в яму неверия в то, что жизнь сама выправит его судьбу, непременно смилостивится. Он убеждён, он раздосадован, он даже зол, – не выправила, не потрафила, не помогла, не смилостивилась и на волосок. Но неужели он не заслужил даже какого-нибудь мизерного счастья, простого человеческого счастья с Марией, которую полюбил? Почему девушка как-нибудь естественно, нормально не вошла, не влилась в его жизнь, в его судьбу? Почему нужно было до такой степени грубо, противоестественно поступить – коварно похитить её да к тому же спрятать в яму? Льва изводили сомнения: то ли он совершил, что нужно было? Утешало и несколько крепило и поддерживало лишь одно – нужно было немедля выцепить Марию из грязного напирающего со всех сторон потока этой пакостливой, немилосердной жизни, спасти девушку, и он выцепил, и он спас, действуя как на пожаре, как при стихийном бедствии. Однако – что же дальше? Как теперь жить-быть?

«Мы найдём с тобой прекрасное место для жизни»; «Я когда-нибудь построю для тебя дворец»; «Ты будешь в нём повелительницей. Королевой!» – помнил он о своих обещаниях и мечтах. Но первое, что надо, – надо во что бы то ни стало и как можно быстрее выбраться из ямы. Но – как? Но – куда? Жить открыто с Марией он не может, потому что не может позволить себе быть вероломным, подлым с Еленой, быть неблагодарным ей: каким бы человеком она ни была, как бы он ни относился к ней, но она – любит его. Любит. Надеется. Ждёт. Ему жалко её, она даже не частичка, а уже немалая часть его жизни, его судьбы. Так что же, что же предпринять? И предпринять необходимо срочно, безотлагательно, потому что Мария, его любовь, не должна страдать живя в яме, хотя и со всеми удобствами. Поселить девушку в чинновидовский дом? Нет-нет, нельзя, нельзя никак, потому что в нём безвыездно обитает сестра Агнесса со своим сыном. Елена непременно вызнает, может проговориться сестра, что-нибудь увидят и заподозрят соседи, – и последуют изматывающие скандалы, истерики, месть и всякие другие глупости. Но главный вопрос в другом, совсем, совсем в другом, вопрос этот с внезапно являющимися шипами, вопрос этот с цепляющимися за живое крючьями: сама Мария любит ли его? Любит ли, любит ли? Понимает ли она, молоденькая, неискушённая, что он предложил ей? Он минутами мучительно неуверен, он впадает в испепеляющие сердце сомнения, он теперь живёт в неотвязной тревоге смятения, в тряске нравственной. Самое простое и тотчас снимающее с него тяготу совести и ответственности – взять да и выпустить её на волю, вернуть матери. Но какова эта мать! Она хочет жить, к чему вольно и невольно подталкивает и дочь, подталкивает, как к яме, но уже к другой яме, из которой не выбраться вовек, потому что душа ещё такой нестойкой, наивной, доверчивой Марии, его Марии, погибнет, и что ему потом любить? Что, что любить? Нет, нет, никак нельзя выпускать к матери! Может быть, уехать с Марией? Далеко-далеко. Да, остаётся, по всей видимости, единственно верная, относительно безопасная дорожка их нынешней, уже общей жизни – уехать, скрыться, затаиться на время. Но – куда уехать?

Лев на второй день после похищения Марии спросил у Елены, где её дочь.

– Последнее время Машка с каким-то парнем якшалась, кажется, Сергеем зовут, – может, Лёвушка, она гостит у него? – спокойно, буднично, риторически спросила Елена и попыталась приласкаться ко Льву. – Устраивает, негодница, свою судьбу. Понимаю, она уже немаленькая. Знаешь, я в её возрасте была такой же решительной и отчаянной. Однажды поругалась с мамой и улизнула из дома к подружке, прожила у неё целую неделю.

Лев выставил перед Еленой локоть и отвернулся лицом.

– До чего ты груб… мой ласковый зверь, – всё равно улыбалась ему Елена.

Она разыскала Сергея, но парень ничего не знал о Марии. Встревоженная, пробежала по знакомым, по родственникам, звонила повсюду – дочери нигде не было. Всплакнула. Пошла в милицию, написала заявление. На третий день спросила у Льва:

– Слушай, наш ласковый зверь, а не в твоём ли уютненьком чинновидовском логовке она живёт-поживает?

– Ты что, ополоумела?

– Лёвушка, мне всегда кажется, что ты к ней подкрадываешься. Как кот к сметане на столе, – неожиданно засмеялась Елена, широко, возможно, прельстительно, раскрывая сочно накрашенные губы. – У тебя яростно блестят глазёнки, когда ты с ней разговариваешь. А готовите уроки – весь струночкой сидишь перед ней и явно угодничаешь. Скажи-ка, наш котик Лёвка, она тебе нравится? Или ты уже воспылал нешуточной страстью к ней? Ах, седенький ты наш Ромео, покраснел, зарумянился!

– Отвяжись.