Ручьём серебряным к Байкалу

Сзади её крепко обнял за плечи Лев. Она не испугалась, не вздрогнула, не возмутилась, а повернула к нему лицо и с затаённой усладой ощутила, что от него как-то приятно пахнет табаком (не куревом, а той смятой сигаретой) и кожей его новой модной куртки. Ей понравилось, что он именно модно одет, со вкусом, без того равнодушия к одежде, которое она подмечала за другими мужчинами солидного возраста. Она разглядела в его глазах отражённые звёзды; а может, это были совсем и не звёзды, а так глаза его горели, и ей почудилось, что в лицо ей повеяло светом и теплом. Она невольно улыбнулась, не внешне, а в себе, скорее – в себя, для себя.

– Дядя Лёва, вы вот так прямо и любите меня… как женщину?

– Львом меня зовут, Мария. Да, как взрослую женщину и люблю. И буду любить… – Он хотел было снова сказать «до скончания моих дней» или как-то подобно, но не сказал – поморщился. Помолчал, несомненно, подыскивая нужное, верное слово. – Буду любить всегда. И хочу, чтобы ты меня полюбила.

Он низко, всем туловищем склонился к ней – она была ниже его чуть не на две головы – и в потёмках глубже всмотрелся в её глаза. И ей в мгновение стало жарко, и подумалось, что Лев и впрямь источал тепло и свет.

– Такая ты мне и нужна – прекрасным, чистым созданием.

Она снизу насторожённо и затаённо всматривалась в его лицо, сама не понимая хорошенько, что хочет увидеть, что хочет разглядеть в нём такое, чего не примечала раньше, при свете.

– Создание – оно, а я – она, но это так, к слову, – не преминула она по своему обыкновению поддеть. – Говоришь, чистая? А что, другие грязные?

– Другие – они другие, Мария. Я не хочу говорить о других, тем более кого бы то ни было осуждать. Каждый идёт своим путём.

– А у нас какой путь?

– Вместе. Вместе через всю жизнь.

И они надолго замолчали, смотрели в небо, казалось, пытаясь отгадать в нём какие-то намётки, какие-то очертания этого их совместного пути через всю жизнь.

Не вопросом и не утверждением прозвучало его тихое, в лёгкой улыбчивой насмешливости замечание:

– Не убежала. Молодец. Спасибо.

– А-а, ты нарочно оставлял меня одну!

– Ага.

– Подлец! – с притворной рассерженностью притопнула она каблуком, ломая звонкий лёд.

– У-у, как мы умеем браниться.

– Я не убежала, потому что мне не хочется в школу. Вся эта учёба – фу-у, такая гадость. Понятно, Ромео? А ты, наверное, подумал – из-за любви к тебе?

– Да, так и подумал.

– Не дождёшься, – отвернулась она от него, не осиливая расцветавшую улыбку, но и не желая выказывать её. – Холодно, озябла я.

– Конечно, озябнешь: вырядилась так, что, можно подумать, собралась на свидание – тоненькие чулочки, коротенькое платьице, курточка на рыбьем меху. Помнить, однако, надо: в Сибири живём. Что, не могла надеть чего-нибудь солиднее? Вещей много, есть из чего выбирать.

– Старый ворчун. Знаешь, там у тебя шмутьё такое немодное. – Она в сомнении подумала, но сказала-таки: – Дерьмовое, короче. Носи сам или раздай! А я тебе не лохиня.

– Что за словечки – «шмутьё», «дерьмовое», «лохиня»?

– Так все сейчас говорят. Ты что мне тут – нотации собрался читать, типа наших дубовых училок? Не на ту нарвался, папочка!

– Гх, папочку нашла! Да, собрался! И не хай мне учителей.

– Что ещё за «хай»? А-й, ну тебя! Замёрзла я, как собака. Веди домой… в яму свою, – отвернулась она от него и рывком натянула на глаза козырёк шапочки.

– Надо же, поцапались, точно бы две собаки. Не дуйся. Знаешь что, Мария? Я когда-нибудь построю для тебя дворец. Не веришь?

Она неохотно полуобернулась к нему.

– Дворец? Настоящий дворец? И я буду в нём принцессой?

– Ты будешь в нём повелительницей. Королевой!

– Королевой? Настоящей-принастоящей королевой?

– Самой что ни на есть настоящей моей королевой.

– Фи-и! – притворно-капризно сморщилась она. – Только твоей?

Он вдруг подхватил её на руки, она не отстранилась, но и не прижалась к нему: было очевидным, что не знала, как же ей, такой уже взрослой, вести себя. Когда-то давным-давно любила сидеть на руках у отца, а теперь ведь она такая большая. Но в тоже время ей было приятно и забавно находиться в сильных руках настоящего мужчины. Она слегка откинула голову назад. Он прокружил её несколько кругов, и ей представилось, что звёздное небо закружилось вместе с ней, и что оно потянуло её к себе, и что нечаянно разожми он руки – она улетит, кружась, восторгаясь и обмирая от страха.

– …да, да, только моей, – расслышала она, будто сказал он издалёка, быть может, уже откуда-нибудь снизу.

– Я не хочу быть только твоей королевой. Понял?

– Вредная, тщеславная девчонка, – поставил он её на ноги как бы в наказание. – Ты ещё не понимаешь, что такое счастье любви.

– А ты раньше… – Она запнулась и, очевидно, через силу уточнила: – Я хочу сказать, до меня, знал, что такое счастье любви?

– Я, Мария, ждал любовь. Годами ждал, в терпеливой надежде. Временами, правда, отчаивался, – и в себе злился и бунтовал: почему же я такой беспросветный горемыка? почему моё сердце молчит? почему в моей жизни не появляется моя единственная? Но теперь я не сомневаюсь, что только ты моя единственная.