Рудобельская республика

— Разве ж я враг вам? Живите на здоровьечко, чтоб только спокойно все да по-людски было, по закону, с батюшкой да с благословением. Это ж теперь поскручивались молодые, говорят: «Бога нет, и поп не нужен», а без бога ни до порога. — И, помолчав, добавила: — Баранчика можно будет зарезать, горелки трохи выгнать, чтоб все по-людски было.

У Гэли посветлело на душе. Она почувствовала, как тепло и уютно в этой пустой и темной хате. Долго ли, коротко, но ей придется пожить здесь, управляться возле этой печки, угождать Ивановой матери.

— Вот после пасхи и повенчаетесь. А теперь нельзя, детки. И батюшка в великий пост грех на душу не возьмет. А там, может, и отец твой смилостивится, не враг же он своему дитяти. Может, все перетрется и перемелется, — глядишь, как говорят, и мука́ будет.

— Мука́-то навряд, а му́ки хватит, — вздохнула Гэля. — Отец говорит, что лучше в гробу меня видеть, чем под венцом с Иваном.

— Лютый он, ой лютый! — вздохнула Кондратиха. — Напролом живет, ничего не жалеет. Смолоду знаю его: за копейку батьку родного на кресте распнет. А с дочкой, может, и примирится. Ты же у него одна.

Старуха не видела в потемках, как бежали по Гэлькиным щекам горючие слезы, как она силилась проглотить жесткий комок. Поэтому и молчала. Ей было жаль себя, горько и стыдно перед людьми.

На дворе послышался топот и тихие голоса. Скрипнули в сенях двери, зашаркали ноги о голец на пороге. Согнувшись, в хату вошли двое мужчин.

— Добрый вечер, если есть кто живой, — поздоровался незнакомец.

— Чего это вы, мама, сидите в потемках? — узнала Гэля голос Ивана. Она прижалась к стене и затаилась, только сильно колотилось сердце, запылали щеки, а во рту стало сухо-сухо.

— Где же ты керосину наберешься, — отозвалась Кондратиха.

Она подошла к печурке. Зашуршали сухие щепки, мужчина чиркнул спичкой. В тусклом свете Гэля разглядела обветренное, худое лицо, запавшие глаза и под заострившимся носом маленькие усики. Кондратиха поднесла к спичке лучину, и она ярко вспыхнула. Только теперь Иван увидел на лавке Гэлю, увидел и растерялся, не зная, что говорить, что делать. Если б никого не было, подхватил бы ее на руки, прижал к себе, а теперь…

— О, так у вас гости! — заговорил незнакомец.

Кондратиха узнала Романова сына, обрадовалась и чуть смутилась.

— Проходите, председатель, присаживайтесь.

Она зажгла лампу, что висела над столом, подкрутила фитиль и бросилась вытирать фартуком лавку.

— Гэлька, неужто ты? Откуда бог несет? — подошел к ней Иван.

— Разве не видишь, притомилась, бедная, — ответила мать. — Пусть отдохнет у нас, а там видно будет.

Соловей все понял. Так вот она какая, Ермоличанка: бывает, что и в змеином гнезде цветок вырастает. Красивая! А на шляхтянку мало похожа.

Иван сел рядом с Гэлей. Свесив лохматую голову, жадно тянул вонючий самосад. Кондратиха поставила на середину стола большую глиняную миску с простоквашей, на льняную скатерть положила полбулки хлеба.

— За скоромное простите. Перекусите, что бог послал, — пригласила Кондратиха.

Иван взял Гэлю за руку и повел к столу. Она слегка упиралась и отнекивалась для приличия. А потом все хлебали простоквашу из одной миски, ели крутую, подгорелую пшенную кашу. Соловей посматривал на Гэлю и Ивана, думал, как они хорошо будут жить через пять, от силы через десять лет. Потом сказал:

— Оженим вас по-новому, по-большевистски. Нарежем самой лучшей земли, лесу дадим на хату. Вот и будет первая советская семья в волости.

— Отец не признает, если по-новому. Надо, чтоб батюшка, — тихо отозвалась Гэля, — а иначе все равно домой поволокет.

— До пасхи подождем, а там видно будет, — сказала Кондратиха.

— Пусть будет и с попом, лишь бы жили согласно. Вот разгоним легионеров, хуторских бандитов переловим — и тогда земля наша, лес наш, реки и луга наши. Только не ленись, все будет: школы построим, свитки сбросим, заживем как люди. А пока еще не раз кровью умоемся. Легионеров отогнали, а там немцы прут. Успевай только отбиваться от погани.

— Так что ж это будет, Лександра? Неужели под германцем жить придется? Это ж какая-то божья напасть на нашу голову. И что им тут надо? Чего их несет нечистая? — запричитала Кондратиха.

— Если все дружно возьмемся, то отобьемся и от германца, тетка.

— Как же ты отобьешься, если у него сила — пушки да пулеметы, а у нас что? Вилы да дедовские берданки. Ой, хлопчики, страшно мне за вас. Богородица, матка боска, заступись и помилуй… — начала креститься старуха.

— Никто не заступится, тетушка, и не помилует, если сами себя не защитим.

Соловей встал, поблагодарил за ужин и начал собираться. Он видел, что ночевать ему негде, и не хотел мешать молодым.

— Оставайтесь у нас, товарищ председатель, как-нибудь разместимся, — не очень настойчиво приглашал Иван. Но Соловей сказал, что ему еще надо зайти к Прокопу, попрощался и вышел.

Гэля с Иваном долго сидели на лавке, шептались, ласкались, а когда сморил сон, она полезла на печь к старухе, а Иван до утра вертелся на полатях: мысли, как слепни, кружились одна за другой и не давали заснуть.