Рудобельская республика

Как-то после первых петухов в хату с двумя бандитами ввалился Казик. Вошел, как гончий пес, потянул вокруг носом, увидел колодки и инструменты на скамеечке и кинулся к отцу:

— Что за человек?

— Сапожник, сынок. Из Глусска. Старухе валенки подшил, мне головки новые ставит. Спокойный человек и глухой как пень. Не бойся, Казичек.

— Мы свое отбоялись. Пусть теперь нас боятся. Крутятся, гады, как подсмаленные. У нас вон какая сила! Да еще человек двадцать прибудет. По Рудобелке ударим, послушаем, как эти «соловьи» запоют. Ходку уже уходили в Лясковичах.

— Ухлопали, ухлопали! — рявкнул громила в суконном домотканом френче…

Иван Мозалевский не пропускал ни одной подробности, ни единого слова, рассказывал все по порядку.

— А Казик в офицерском мундире и погоны прицепил. Про сестру спрашивал. «Поймаю, — говорит, — сучку, сам кнутом исполосую, чтоб не бегала, а этого работника на первой осине повешу сушиться».

— Где же они скрываются? — спросил Соловей.

— Как коршуны: где ночуют, там не днюют. Больше Загальских хуторов держатся. У атамана девка в Подлуге есть. Возле нее и трется.

Соловей и все ревкомовцы внимательно слушали, даже курить перестали. У Левона Одинца потухла цигарка, прилепившаяся к нижней губе, и свисала изо рта, как гороховый стручок.

— Аникея мы им не простим. И вообще с этой шайкой шершнюков пора кончать. — На обветренных скулах Соловья заходили желваки, губы вытянулись в тонкую ниточку… — Это же целый взвод Мусницкого притаился в нашем тылу. Вчера убили Аникея, а завтра любого из нас могут пристукнуть. — Соловей посмотрел на Левкова: — Бери, Максим, боевых хлопцев и окружайте хутора. Пока переловите шляхтюков, мы с Анупреем и Прокопом будем управляться тут.

— Максим, возьми меня. Я этого Ермольчука как облупленного знаю, — подал голос Терешка.

— Бери, Максим, дед будет самым геройским хлопцем в твоем отряде, — пошутил Молокович.

— А что? И мы не лыком шиты, — хорохорился старик. — Обстригу бороду, так еще о-го-го!

— Ей-богу, правда. Он бегает как ошпаренный, и за молодицами еще ухлестывает, как молодой жеребчик, — не то серьезно, не то в шутку сказал Максим Ус.

Хлопцы загоготали. Терешка не знал, смеяться ему или обидеться на Максимовы шутки. Он сдвинул на затылок треух и молодецки расправил согнутые старые плечи.

— Беру тебя, дед, начальником разведки, — согласился Левков.

— Нет, Архипович, без винтовки не пойду. Нехай тот вынюхивает, у кого нос длинный, а я воевать буду. Эх и врежу ж этому облупленному офицерику! А начальник из меня, что поп из бабы.

4

Темнело, когда Гэля прибежала в Иванов двор. Озираясь, ополоснула в луже ботинки. Она пробиралась украдкой по грязному полю, огородами и задами, только б не увидели и не сказали батьке, чтоб тот силком не затащил домой.

Иванов двор маленький и грязный, изрытый копытами овец, весь в навозе и щепках. Старая хата скособочилась, соломенная крыша заросла зеленым мхом. Гэля подошла к широким дверям, повернула задвижку. В темных сенях никак не могла нашарить щеколду. Двери открылись изнутри.

— Пригибайтесь только, а то стукнетесь, — послышался женский голос.

Гэля поздоровалась и остановилась у порога, не выпуская из рук узелка. Кондратиха сразу и не узнала ее. Всего раза два видела в церкви вместе со старой Ермолицкой. На хуторе же ни разу не была. А когда прогнали Ивана, ох и наслушалась от карпиловских и Ковалевских баб и про сына и про его ухажерку. «Хоть бы разок поглядеть, что там за цаца такая», — говорила она Ивану. А тот только отмахивался.

— Проходи, молодичка, садись. Куда это бог на ночь глядя несет?

— Из Хоромцев иду, а куда — и сама не знаю… Хотела Ивана вашего просить, чтоб подвез немного.

Старуху осенило.

— А боже ж мой, не Андреева ли ты будешь? Впотьмах и не узнала. А детки ж мои… — Она заметалась по хате. — Может, перекусила б чего с дороги?

— Спасибо, я недавно ела.

Гэля села на лавку, спустила на плечи платок, расстегнула жакетик. Женщины долго молчали, не зная, о чем говорить. Начала Кондратиха:

— И что это вы надумали, детки? Задурили один другому головы и ходите как от чемерицы пьяные… Где это видано, чтоб из такого богатства да на нищету девка пошла! И батьку не слушаться грех… Пускай бы все было ладом да складом, как у добрых людей. А то не знаю, что тут и говорить. Нехорошо, детки.

Гэля начала натягивать платок и взялась за свой узелок. Кондратиха вскочила с места:

— Что ты, дитятко, что ты? Разве ж я враг тебе? Или из хаты гоню? Жалко мне тебя, бо сама всю жизнь толкусь как Марк в пекле. Раздевайся, будь как дома. Скоро и Иван придет. Сохнет по тебе, счернел весь. Может, от тоски сам себе не рад, вот и спутался с этими лесовиками. С поляками биться ходил. А божечки, сколько я переколотилася, пока там стреляло да гремело. Сколько поплакала. Но вернулся, слава богу. Время такое тревожное, а вам любовь на уме. Ох, детки, детки! Не ждите милости от твоего старика, не простит он ни вам, ни нам.

— Нам, не нужна его милость. Может, волость даст какую полоску, а там и хатку как-нибудь поставим, лишь бы только вместе.