Рудольф Нуреев. Жизнь

На самом деле Рудольф всего лишь до конца вживался в роль, в полном соответствии с принципами «эмоциональной памяти» и «правдой переживаний» Станиславского. «Я был Альбертом, а Альберт был влюблен в Жизель; на сцене я смотрел на нее глазами любовника». Однако после премьеры зрители считали страсти Рудольфа на сцене подлинными. Пошли слухи, что у Нуреева и Фонтейн роман и в жизни. То же ощутила и Марго: «странную привязанность», возникшую между ними, несмотря на то, что она знала: в то время он «был отчаянно влюблен в кого-то другого». Даже Эрика, который смотрел спектакль из-за кулис, охватили смешанные чувства: на личные эмоции накладывалась профессиональная ревность. «Он смотрит… Он смотрит… Он просто не мог понять такого рода успеха и почему он появился». Не дожидаясь Рудольфа, Эрик бросился бежать из театра. «Я гнался за ним, а фанаты гнались за мной. Начались шум и неразбериха».

Глава 9 Битник и принц

Тот день, 10 марта 1962 г., суббота, запомнился всем надолго. Быстро распространилась весть о «звездной паре», чья «Жизель» стала «триумфом века». Спектакль удостоился абзаца в The Time.

И несмотря на то, что сценический дебют Рудольфа на американской сцене прошел не на Манхэттене, а в Бруклинской академии музыки (БАМ), казалось, что все балетное сообщество «Большого яблока» пересекло Ист-Ривер, чтобы посмотреть на него. Он вышел на сцену единственный раз на десять минут, исполнив паде-де из «Дон Кихота», которое включили в смешанную программу балетной труппы Чикагской оперы. Но, как выразился один критик, «там собрался буквально весь Нью-Йорк, пусть для этого пришлось ехать в самый Бруклин». Ричард Аведон, который привел в зал группу друзей, в том числе Глорию Вандербильт и Леонарда Бернстайна, сидел в первом ряду. «Оглядываешься по сторонам, видишь вокруг себя старейших танцовщиков, совсем юных танцовщиков… и думаешь: «О господи! Вот оно!» В нескольких рядах за ним, рядом с Александрой Даниловой, сидел Баланчин – единственный человек, на которого Рудольф мечтал произвести впечатление в Америке.

Он вышел уверенно и исполнил адажио со спокойным, скромным достоинством, проявляя трогательное внимание к своей партнерше Соне Аровой. Зрители смотрели внимательно, но нетерпеливо; их возбуждение нарастало по мере того, как крещендо подводило к кульминации: все ждали его сольной партии. Наконец танцовщик занял стартовую позицию на заднем плане сцены, и первая двойная кабриоль вызвала «громкий вздох облегчения и радости». Аведон видел, как перекрестился дирижер. «Когда дирижерская палочка опустилась, Нуреев взлетел вверх. Насколько я помню, он просто взмыл ввысь; никаких приготовлений к прыжку не было заметно». Овация, которая последовала за последним па Рудольфа – «настоящий рев Ниагарского водопада», который перешел в настойчивые ритмические аплодисменты, пока он не повторил свою вариацию, и тогда зал взорвался свистками и криками.

Потом многие танцоры и знаменитости отправились за кулисы, чтобы познакомиться с новой звездой и поздравить его. Многие – но не Баланчин. Поскольку у Рудольфа не было никаких планов на остаток вечера, он с радостью принял приглашение Аведона на ужин, но вначале решил пойти на официальный прием по случаю премьеры в надежде застать там хореографа. Стоило ему войти в зал, как его окружили поклонники. Некоторые из них были белоэмигрантами; им не терпелось поговорить о родине. Их Рудольф игнорировал. «Когда я в Америке, мне нравится знакомиться с американцами… Я остался здесь не ради русских, которые плачут о России». Никаких признаков Баланчина в зале не было. Когда Анатоль Чужой, редактор журнала Dance News, отвел его в сторону, чтобы взять короткое интервью, Рудольф воспользовался возможностью косвенно обратиться к Баланчину. «Балеты мистера Баланчина для меня – новое поле деятельности, которое очень отличается от того, над чем я работаю сейчас, и мне хотелось бы узнать его лучше. Для меня было бы идеально, если бы мистер Баланчин согласился, чтобы я часть года работал в Ковент-Гардене, а часть года – в «Нью-Йорк Сити балет».