Рудольф Нуреев. Жизнь

Однажды вечером, когда Эрик и Рудольф ужинали с Верой Волковой, позвонила одна из сестер Эрика и сказала, что их мать только что увезли в больницу на скорой помощи. Эрик немедленно уехал, но к тому времени, как он добрался до больницы, Эллен Брун уже умерла. Его, не предупредив заранее, проводили в палату. «Я увидел, что она лежит на кровати, накрытая простыней. Мне сказали, что она умерла совсем недавно». Эрик сразу же вернулся домой, откуда позвонил Волковой и рассказал, что случилось. «Рудик немедленно взял трубку и сказал, что он едет». «Руди действовал спонтанно, – вспоминает Сьюз Уолд. – И его реакция помогла Эрику излить душу. Если кто-то молча, без слов, обнимает тебя… просто обнимает и находится рядом… Именно это он и делал». Хотя он должен был на следующий день лететь в Нью-Йорк, Рудольф обещал, что задержится в Дании еще на несколько дней, чтобы Эрику не пришлось оставаться в доме одному. Его преданность глубоко тронула Эрика. «Он мог бы убежать, но не убежал».

Рудольф находился в Нью-Йорке и репетировал выступление для еще одной телевизионной телепередачи (он исполнял па-де-де из «Корсара» с Лупе Серрано), когда пришло письмо от Эрика.

«Мой милый Рудик!

Интересно, как ты… Мне очень одиноко в доме, я все время думаю о матери и о тете. Они так много значили для меня, и в некотором смысле они обе для меня еще живы. Я все время думаю и о тебе, да и о нас обоих, о будущем. Мы действительно счастливы вместе, или с моей стороны слишком самонадеянно думать, что возможно счастье, когда мы можем победить и ненадолго забыть о себе, о своем эгоизме и о наших желаниях. Между нами было напряжение, ссоры, проблемы преодоления… иногда казалось, что успокоить нас способны только драки или внезапная смерть… но проходит день-другой – и кажется, что мы снова похожи на весь остальной мир. По крайней мере, так я считал все время, но сейчас мне кажется нереальным верить во что-то хорошее, по крайней мере в этой жизни. Мне тоже нужно успокоиться. Мне бывает нелегко с самим собой, потом я иду своей дорогой в одиночестве, чтобы избавиться от трудностей. В такие минуты мне нужна помощь, но не физическая, а духовная. Ты так часто говоришь о своем теле, но, Рудик, дело в твоей голове, без ума и сердца ты бы вовсе не чувствовал тело. Ты способен успокоиться, изнуряя тело, но, так как я не могу просить себя приехать к тебе лишь по физическим причинам, ты можешь получить где угодно лишь еще одно тело. Может, как ты и предположил, в следующем году нам чаще удастся быть вместе, но что нас ждет в следующем году? Нам не удалось быть вместе, не удалось поверить, что есть будущее, пока и когда мы вместе. От души, с любовью, которая по-прежнему в моем сердце, я желаю тебе обрести счастье, где бы ты ни был. Эрик».

Прощальный тон письма стал для Рудольфа ужасным потрясением. При расставании в Копенгагене ему казалось, что они еще никогда не были так близки. Хотя с тех пор они не связывались, дело было лишь в том, что Рудольф был поглощен работой – он считал, что Эрик способен его понять. Он немедленно написал ответ, отчаянно желая убедить Эрика в своей вере в их любовь и будущее, но его письмо совпало со вторым письмом от Эрика, на сей раз написанном в маниакальном приступе «радости и теплоты»: