Рудольф Нуреев. Жизнь

Кроме того, Марго была на удивление податливой в отношениях с мужчинами. Еще молодой балериной в труппе Вика Уэллса она на целых восемь лет подпала под обаяние Константа Ламберта, блестящего дирижера и композитора, который стал «своего рода Дягилевым для нее». Ламберт познакомил ее с Прустом, живописью и в целом миром за пределами балета. Однако наряду с огромной культурой у Ламберта присутствовал и «побочный эффект», склонность к разврату, и Марго приучила себя не обращать внимания на его «приступы разврата», как позже она отказывалась признавать, что ей изменяет муж. Однако с Тито, не обладавшим эрудицией Ламберта, ее кротость понять было труднее, и Рудольф часто гадал, не играет ли она какую-то роль. Но в Марго, как написал Кит Мани, жили «два разных человека». Женственность и ранимость подкреплялись стальным стоицизмом – качеством, которым Рудольф особенно в ней восхищался. «Он всегда говорил, что у нее мужская голова, – замечает Мод Гослинг. – Вот почему он так ее уважал». Из-за того, что, по сути, Марго была такой же жесткой, как и он, насмешки и приступы Рудольфа почти не задевали ее, а если и задевали, она просто выходила из комнаты.

К «изюминке» Рудольфа (это русское слово он переводил на английский как «харизма») – его ненормальной движущей силе и нервозности, качествам, которые допустимы на сцене, но в повседневной жизни отвергаются», – Нинетт де Валуа также относилась терпимо. «Вполне логично, что нам приходилось с этим мириться… Мы должны принять в нем звездное качество – внутренний огонь… который превосходит обычные мерки критиков». Воспитанные так, чтобы делать именно то, что от них ожидалось, другие танцовщики с трудом верили, что их дисциплинированная директор идет на уступки Рудольфу. Они изумленно наблюдали за тем, как он срывает с себя парик и презрительно ворчит на неуклюжие костюмы, которые создал Филип Проуз для балета Кеннета Макмиллана Diversions. «Он вел себя просто отвратительно, – вспоминает Джорджина Паркинсон. – Но он, судя по всему, тогда был неспокоен. Тогда он впервые попробовал себя в современном танце, и он не привык к акробатическим поддержкам Кеннета». Макмиллан, сам едва ли в лучшей форме, не чувствовал себя с Рудольфом непринужденно: «Он ненавидел то, что он такая звезда», и результатом стала невыразительная, осторожная партия, которая тем не менее стала своего рода крещением. Впервые, как заметил Клайв Барнс, Рудольф выступал вместе с «Королевским балетом», а не вынуждал труппу создавать декоративный фон для него одного. И все же, хотя он явно овладел новой техникой, он по-прежнему выглядел чужаком; его исполнение Барнс назвал «смесью романтического пыла и угрюмого героизма, который необходимо было как следует приглушить».

Месяц спустя в «Маргарите и Армане» не возникало и вопроса о том, чтобы Рудольфу нужно было усмирять свою индивидуальность; более того, балет развивает то, что Аштон назвал воздействием личности – то, как его звезды выглядят на сцене. В партию Армана входят не только коронные па Нуреева, она впитывает его личный стиль, смешивая кошачью пластику «Корсара» с романтической энергией Альберта. К тому времени Рудольф уже понял: даже без решительности Баланчина на репетициях Аштон – «своего рода гений». Возможно, он не демонстрировал отдельные позиции и подробно не объяснял, чего хочет, но на его репетициях происходил таинственный процесс взаимопроникновения. «У тебя экстрасенсорное восприятие, и это чувствуется». В то же время, решив сохранить хореографию, Рудольф решил сам вести репетиции. «Я начал наблюдать за тем, что мы делаем. Старался запомнить… Потом я начал делать мучительные шаг за шагом, элемент за элементом, создававшие эти страсти».

Едва ли удивительно, что в процессе происходили взрывы. И в то время как Аштон «давал все, что может, милый!», он не выносил того, как грубо Рудольф обращается с Марго, хотя и видел, что она не сопротивляется. «[Против был] только я с моей врожденной учтивостью… Меня воспитали в убеждении, что балерина священна». Тогда Марго больше не была единственной музой Аштона, и все же он испытывал боль и унижение, когда видел, как она всецело подпадает под власть Рудольфа. В прошлом, если они в чем-то не соглашались, Марго всегда уступала Аштону. «Ты всегда прав в конце концов!» – говорила она», а теперь последнее слово неизбежно оставалось за Рудольфом. Вполне оправданно, «Фреду казалось, что он ее ворует», – говорит Мод.

Эмоции достигли пика на генеральной репетиции, которую даже де Валуа называет «откровенно кошмарной». В присутствии около пятидесяти фотографов Рудольф сорвал воротники с двух рубашек, швырнул стеком в ассистента режиссера, «чудовищно» поддерживал Марго и «с необычайной страстью» разорвал куртку Армана в мелкие клочья. Де Валуа поняла, что больше не может этого выносить; она сидела, схватив публициста Билла Бересфорда за плечо, но потом встала и поднялась на сцену.