Рудольф Нуреев. Жизнь

Должно быть, Рудольф тогда признался и в том, что разочаровался в голливудском дизайнере Жане Луи[62] и его жене, так как деятельная Мэгги Луи немедленно написала Рудольфу письмо, «полное волнующих новых планов». Они договорились с одним из руководителей студии «Юниверсал пикчерз», что Рудольф сыграет в кино – снимется в роли, где ему не придется танцевать; супруги Луи вызывались достать финансы, если он захочет основать собственную балетную труппу «или в сотрудничестве с Марго, или Эриком [так!], или любым по твоему выбору». Когда гастроли закончились, супруги Луи пригласили Рудольфа погостить в их пляжном доме в Малибу: «Ты ведь знаешь, как мы тебя любим… хотя подружились так недавно…» – но Рудольф мечтал увидеться с Эриком, который ждал его в Париже. В свой последний день в Америке, проведя десять часов на студии «Бруклин-ТВ» на съемках па-де-де «Диана и Актеон» со Светланой Березовой, он, едва отсняли последний дубль, помчался в аэропорт Айдлуайлд и успел на рейс в 21.30.

Проведя вместе несколько дней в Париже, два танцовщика поехали на юг Франции в машине Эрика с откидным верхом. Рудольф, в полосатом свитере и берете, выглядел «большим обитателем Сен-Тропе, чем местные жители. В порту его немедленно узнали; фанаты бежали за машиной, выкрикивая его имя. «Никто не заметил такую же великую, но менее сенсационную датскую звезду». Замечание принадлежит Рут Пейдж, которая проводила лето на перестроенной давильне для оливкового масла в Провансе по соседству с виллой Брижит Бардо. Рудольф планировал переночевать у Фишеров и позаниматься в студии Рут, но после прилива студию затопило; кроме того, у нее в доме не нашлось свободной кровати. Рудольф и Эрик поехали в Монте-Карло, так как Рудольфу не терпелось осмотреть дом, который друзья только что купили по его поручению.

Марика Безобразова, представительница белоэмигрантов, которая открыла в Монте-Карло признанную во всем мире балетную школу, познакомилась с Рудольфом в июле 1961 г., когда она и ее муж, Роже-Феликс Медесен, поехали в Женеву, чтобы посмотреть его выступление с труппой де Куэваса. Разглядев танцовщика, который выходил из театра с огромной сумкой, Марика окликнула его и предложила подвезти. Хотя он немного испугался, услышав русскую речь, Рудольф узнал Роже, адвоката-монегаска, которого он однажды видел в парижском кафе с Пьером Лакоттом, и согласился поехать с ними в город. Они разговаривали по-русски. Марику удивило то, что Рудольф говорит на «старом» языке и не употребляет «советский жаргон». «Я никогда не был коммунистом!» – резко ответил он.

Потом разговор перешел на балет. Поняв, что Марика с большим интересом слушает его рассказы о санкт-петербургской школе, Рудольф успокоился. И обществе Роже он сразу почувствовал себя совершенно непринужденно: Роже вырос с детьми танцовщиков «Русского балета» и потому был близок к балетному миру, хотя сам и не имел профессионального отношения к балету. Супруги помогли Рудольфу купить кинокамеру Bell&Howell «для моих танцев», а при прощании дали Рудольфу номер своего телефона и пригласили пожить у них в Монте-Карло. Через несколько дней поздно ночью в их доме зазвонил телефон, и они услышали голос: «Помните меня? Вы меня приглашали».

Они встретили Рудольфа в аэропорту Ниццы и отвезли к себе домой. С того дня началась дружба, которая длилась всю жизнь.

Опыт Роже-Феликса в нотариальных делах и поистине сестринская преданность Марики делала их идеальными людьми, способными подыскать Рудольфу недвижимость на юге Франции. Через несколько недель после прибытия на Запад он понял, что его притягивает Средиземноморье – «Своего рода небесная привилегия – ведь я приехал из холодной, ледяной страны, где солнце стоит высоко и почти не греет», – и как только он понял, что у него появились достаточные и постоянные заработки, «начал искать мое море». Марика уверяла, что любой дом на побережье обойдется в целое состояние, но за 69 тысяч долларов они нашли ему домик в горах, откуда открывался вид на залив Монако: вилла «Аркадия». Построенный в скалах Монт-Агел, оштукатуренный дом стоит в большом заросшем саду примерно в километре над небольшим, закрытым городком Ла-Тюрби. Рудольф очень обрадовался. «Снаружи – горы, небо и ни одной души не видно; внутри большие белые пространства». Пустые белые оштукатуренные комнаты, разделенные металлическими арками, напомнили одному другу греческую часовню; и позже, когда Рудольф добавил готическую арку, канделябры и тяжелую мебель в средневековом стиле, обитую кожей, еще один знакомый сравнил интерьер виллы с декорациями «Камелота». Однако Фишерам, которые примерно через неделю приехали осмотреть новые владения Рудольфа, вилла показалась роскошной до нелепости. «На что ему такая величественная вилла? В глубине души он капиталист!»