Рудольф Нуреев. Жизнь

«Разве не жаль, что у Пруста не было чего-то такого?» – восклицал он.

Рудольф танцевал с Роллериной, провел в клубе всю ночь пятницы, выйдя на улицу вместе с Капоте утром следующего дня, и все же «Студия 54» не была его настоящей сценой. Ему нравилось строить глазки и делать предложения кокетливым младшим официантам, в основном геям, которые расхаживали по залу в одних шелковых бейсбольных шортах и кроссовках. Кроме того, это был полезный способ произвести впечатление на потенциальную добычу, проведя ее через невозмутимого Марка и его собратьев-вышибал в дверях и познакомив их с такими важными персонами, как Халстон и Марта Грэм. Но Рудольфу никогда не нравились дискотеки, наркотики и культура ненавязчивого секса, которые шли в комплекте. Он не собирался покупать «лучший товар», какой подавали в ВИП-зале – «тайскими палочками», куаалюдами и кокаином (девизом клуба был человек на луне, который вдыхал «снег» из ложки) – не больше, чем он примкнул бы к эксгибиционистам, которые выставляли напоказ обнаженные гениталии на танцполе или изображали позы из «Кама-Сутры» на балконе. «Оглянись вокруг, и увидишь чью-то спину, – сказал один очевидец. – А потом увидишь пальчики, которые движутся у них за ушами».

Вспоминая свой поход в «Студию 54», Лиллиан Картер, мать бывшего президента, сказала: «Не знаю, где я побывала – в раю или в аду. Но там было чудесно!» Однако для Рудольфа это ничего не значило. В сернистых задних комнатах культовых баров центра города, которые он предпочитал, рыскали хищники в черной коже или бандажах, армейских ботинках и с пирсингом на сосках, по сравнению с которыми задорные официанты из «Студии» казались безобидными, как зайчики из «Плейбоя». Такие клубы, как «Шахта» (The Mineshaft) и «Вашингтон-стрит», в 1970-х служили подтверждением шекспировского «Ад пуст, / Все демоны сюда слетелись»[150]. Почти в полной темноте мужчины прижимались к стене, испещренной на высоте паха окошками, или бродили в тускло освещенном лабиринте пустых комнат, где стены и пол были сделаны из бетонных блоков, которые днем мыли из шланга. «Заглянешь – и видишь хлысты и цепи, или кто-нибудь лежит задом кверху и ждет, когда его оттрахают».

Тем временем в «Наковальне», расположенной неподалеку, на Десятой авеню, Уоллес как-то воскресным вечером наблюдал, как «одного парня трахали кулаком на барной стойке. И это происходило в общем зале!». Забредать в два часа ночи в квартал Митпэкинг (досл. «Мясоразделочный») было, по его словам, «слишком по-дантовски». Тротуары были забрызганы свежей кровью, словно холсты Джексона Поллока, и «огромные куски сырого мяса болтались над тобой», пока висящие на крюках туши переправлялись с грузовиков на склады. Ночной ряд грузовиков был еще одним местом, где Рудольф искал секса, или останавливался чуть дальше, у верфей Гудзона, куда выходила Кристофер-стрит. Эдмунду Уайту огромные, постепенно разрушающиеся старые пирсы на поминали развалины собора: «Мы уединялись на молитве, один мужчина у купели (крышки бочки), а этот в боковом приделе (сыром погребе), та пара поднимает факел возле купола, эти общаются, перебирая бусы или пуговицы на застежках джинсов».

Однако для Рудольфа секс оставался сексом, и только балет требовал какой-то формы освящения. «Сцена – это храм», – сказал он однажды, и утренний класс был его ритуалом очищения, ежедневная первая позиция – его коленопреклонением и крещением. «Он подходил к этому с фанатичной религиозностью, – соглашается Виолетт Верди. – Балет для Рудольфа – великое очищение, священный пробный камень. Это его вера».

В марте Рудольф дебютировал в Нью-Йорке в роли «всегда белого, всегда чистого, всегда невинного» «Лунного Пьеро», о которой он давно мечтал. В беседах с Марго для ее телесериала «Магия балета» он выражает свою очарованность этим персонажем комедии дель арте, «своего рода духовной сущностью», которого мы вначале видим подвешенным, как акробата, на созданной Рубеном Тер-Арутюняном абстракции, напоминающей строительные леса.

«Он утопает в лунном свете; пьянеет от лунных лучей, они щекочут его. Он в полной горячке… Его башня – его дом, и он защищает его и ласкает его радостью невинности… Позже Бригелла и Коломбина лишают его башни… они крадут его личность, крадут его одежду, шапку, куртку… и вся его белизна тоже исчезает. Так он теряет невинность. Он много раз умирает, но возвращается к жизни».