Рудольф Нуреев. Жизнь

Рудольф впервые познакомился с Филлис Уайет, высокой, элегантной блондинкой, в ресторане «Элейнс», когда он с удивлением смотрел, как она, нагнувшись, достает из-под стола костыли, без которых она не могла ходить. В двадцать один год она сломала шею в автокатастрофе, но никогда не позволяла инвалидности мешать ей жить. «В вас есть сила духа и энтузиазм», – с восхищением сказал ей в тот вечер Рудольф и начал приглашать ее на спектакли, веля массажисту Луиджи ставить для нее специальное кресло за кулисами. «Вчера вечером я снова смотрела «Пьеро», – записывает она в дневнике. – Видела, как Р. разогревается перед выступлением – он косится на меня и улыбается, если видит, что я смотрю». По предложению Рудольфа она вместе с ним и Мартой Грэм пошла на прием в консульстве Ирана и, через день или два, на ужин после спектакля в «Русской чайной» с примами «Американского театра балета» Натальей Макаровой, Синтией Грегори и Лусией Чейз. Поскольку Филлис не была частью их мира, она «понятия не имела, о чем они все говорили», и признает, что начала задаваться вопросом, с какой стати суперзвезда так добр к ней.

Хотя Рудольф по-настоящему смягчился по отношению к Филлис, рассказывая Мод, какая она ужасно смелая и решительная, он, кроме того, прекрасно понимал, что она может оказаться для него полезной. «Во-первых, он хочет вывести свои деньги из Европы и подыскивает себе ферму для покупки», – писала она в дневнике. Через несколько недель после знакомства с ним Филлис приехала в апартаменты Рудольфа в «Пьере» с фотографиями различных имений в Виргинии и Пенсильвании, где была ферма у самих Уайетов. Как-то после спектакля Рудольф приехал в Чеддс-Форд, где Филлис ждала его, чтобы приготовить ему ужин, и сразу же почувствовал себя там как дома. Разглядывая коллекцию корзин, свисавших с потолка кухни, он заметил: «Эта для сыра, эта для картошки, а это сито для муки» – единственный гость, по ее словам, который знал, для чего они нужны. «Они были похожи на те, что он помнил по России». На следующее утро Рудольф уже сидел в столовой и ждал, что ему подадут завтрак, но, когда он отодвинул тост, потому что с него нужно было срезать корки, Филлис не выдержала: «Рудольф, если хочешь остаться здесь, сам срезай корки с хлеба!» Она прошла экзамен – оказалась достаточно откровенной, чтобы заслужить его уважение («Я никогда его не боялась – что бы он о себе ни думал»), и с того дня он приходил на кухню в сабо и сам заваривал себе чай.

Чеддс-Форд выходит на долину реки Брэндивайн, и железнодорожные пути подходят так близко, что от каждого проходящего поезда дребезжат окна старого дома. «Я хочу ферму, через которую проходит железная дорога; реку и амбары», – объявил Рудольф, описав в целом ферму самих Уайетов. «Филлис была настолько без ума от него, что я подумал: «Боже мой, она еще отдаст ему ферму!»

Чем чаще Рудольф туда приезжал, тем больше влюблялся в Чеддс-Форд: летом катался с Филлис в коляске, запряженной лошадью, по берегу реки, надев одну из ее соломенных шляпок, утыканных розами; или по раскисшей грязи зимой, восклицая: «Как похоже на дорогу, куда мы раз в неделю ходили в баню в Уфе!» Как-то вечером, когда они куда-то ездили в экипаже четверкой, пошел снег, и снежинки садились на меховую шапку и шубу Рудольфа, делая его похожим на персонажа из «Доктора Живаго»: «Просто сказочно, невероятно – и он, конечно, об этом знал».

Если Филлис постепенно стала ближе к Рудольфу, то Джейми, который, несмотря ни на что, «обожал его», понимал, что он должен работать над своим замыслом. Рудольфа неподдельно интересовала династия художников, из которой происходил Джейми (его дедом был знаменитый иллюстратор Н. К. Уайет) и радовался встречам с эксцентричным Эндрю Уайетом, который при их первой встрече вышел в военной форме времен Первой мировой войны).

Когда они вернулись в Нью-Йорк, Рудольф вскоре начал командовать сеансами у Уайета. «По-моему, Джейми привлек его интерес, так как он проявлял все больше упрямства по вопросу о том, что хорошо и что плохо, – писала Филлис. – Правая нога слишком развернута, и все застывает… чтобы Джеймс как надо написал шею и голову». Но, если Джейми разрешили провести почти двести сеансов, за время которых он завершил портрет Кирстейна, с танцовщиком ему пришлось «невероятно трудно», ведь он был в Нью-Йорке всего три недели и у него не было времени позировать.