Рудольф Нуреев. Жизнь

Уайет говорит, что наблюдение за тем, как Рудольф накладывает макияж Пьеро, «послужило стимулом для всей серии», результатом чего стали тридцать с лишним небольших эскизов. За три года до того, когда он впервые обратился к танцовщику с подобной просьбой, Рудольф отказался позировать, и Уайет обратился за помощью к Линкольну Кирстейну – «единственному человеку из мира балета, которого я знал». Близкий друг его отца, художника Эндрю Уайета, Кирстейн еще в 1965 г. заказал 16-летнему Джейми свой портрет. Юноша так мастерски воспроизвел орлиный профиль заказчика и его характер, внушающий благоговение, что, по мнению Кирстейна, Джейми сразу же заявил о себе как о тончайшем американском портретисте после Джона Сингера Сарджента (так он пишет в своем введении к каталогу первой выставки Уайета в нью-йоркской галерее Кнедлера в 1966 г.). Позволив красивому одаренному юноше работать в комнате на верхнем этаже его дома на Девятнадцатой улице, Кирстейн, как понял Джейми, был «совершенно очарован» им. Так продолжалось и в следующие десятилетия. Но, когда его попросили воспользоваться своим влиянием и убедить Рудольфа передумать, Кирстейн впал в один из свойственных ему приступов ярости. «Ну почему, почему тебя так интересует Нуреев? – воскликнул он. – Он звезда и не имеет ничего общего с балетом». После того как Кирстейн попытался сорвать его замысел, Джейми «искал помощи в других местах». К тому времени Рудольф, видимо узнав о влиянии Кирстейна, согласился с ним сотрудничать. «Это было у него в подсознании. Он очень хорошо понимал подобные вещи: кто что может для него сделать». Конечно, в соответствии с тем, как Рудольф подходил к жизни, «всегда есть элемент взаимности. Приходится сделать одно, и потом можешь сделать другое. Всегда как аукнется, так и откликнется».

Джейми предложил работать на «Фабрике» Уорхола, там, где два художника в предыдущем году рисовали друг друга, но Рудольф отказался там позировать[151]. «Что-то в Уорхоле тревожило его. «Он такой урод, – говорил он. – Зачем мне нужно там быть?» Поэтому Джейми «следовал за ним по пятам», ловя Рудольфа в номере отеля, в гримерной, в балетной студии во время сезона «Нуреева и друзей» 1977 г. «Для меня портрет – не столько настоящая живопись, сколько возможность провести время с человеком, путешествовать с ним, смотреть, как он ест… Это в самом деле взаимопроникновение». Кроме того, это было «записью»; Уайет хотел «записать это создание» с какой-то клинической точностью, какую он приобрел, вскрывая трупы на занятиях анатомией в гарлемском больничном морге. Применяя кронциркули, чтобы добиться правильных пропорций, – Рудольф называл их «орудиями пытки» – Уайет сосредоточился на лице и обнаженном торсе танцовщика, используя желтовато-коричневые тона для тела, по контрасту с белой подсветкой и темными пятнами. Рудольфу не понравился первый большой портрет, «Профиль в мехах», поэтому Джейми и его жена показали его Линкольну Кирстейну, чтобы узнать независимое мнение. «Он не слишком одобрил», – записала в своем дневнике Филлис Уайет, но в разговоре с Кирстейном в тот вечер узнала именно о тех преимуществах, которые предвидел Рудольф: «Тогда я спросила Линкольна, почему он не позволяет Нурееву танцевать в «Нью-Йорк Сити балете». Он назвал много предлогов: у них нет звезд; они не могут его принять… Да, но в «Американский театр балета» приняли Барышникова… у Баланчина есть только звезды-девушки. Но под конец Линкольн сказал: если бы ему позволили поступить по-своему, он бы завтра же пригласил его. На самом деле я думаю, из разговора, возможно, что-то вышло».

Так и получилось. Скоро Кирстейн прислал приглашение на ужин. «Нас было только четверо, – вспоминает Джейми, – и Линкольн отнесся к нему просто замечательно». После того как Барышников отнесся к нему «довольно холодно», Рудольф настолько очаровал Кирстейна, что он ходил смотреть «Валентино» десять раз. Кроме того, зная, что гонорар Нурееву за «Аполлона» практически спас «Школу американского балета», он начал относиться к Рудольфу как к «следующему явному наследнику» и надеялся убедить его возглавить школу Баланчина. «Наконец, – замечает Джейми, – Линкольн признал в нем замечательное создание, каким он и был».