Рудольф Нуреев. Жизнь

Весной 1985 г. Дус начала подозревать, что ей чего-то не говорят, что «Суби что-то скрывает». Потом ей позвонила приятельница и сказала, что Рудольфа видели в клинике, где исследуют СПИД. «Я сказала: «Нет, это невозможно – я бы непременно узнала об этом». Но она начала замечать, как Рудольф все больше устает, а однажды утром пришел конверт с возвратом анкеты на социальное страхование, которую она заполнила за него. «В письме говорилось: «К сожалению, мы не можем обработать анкету, так как она выписана не на имя г-на Нуреева». Рудольф в клинике проходил под вымышленным именем, но он все же хотел получить возмещение за расходы на лечение!» Получив письменное доказательство, Дус отправилась в больницу Сальпетриер и попросилась на прием к Вилли Розенбауму, но персонал больницы, приняв ее за журналистку, ей отказал. Чем больше Дус тревожилась за здоровье Рудольфа, тем больше он от нее отстранялся, отражая все ее попытки заручиться его доверием участившимися вспышками гнева. Друзья, любившие их обоих, просили его быть добрее, а Глория Вентури призывала Дус: «Хоть один раз в жизни ответь ему по-настоящему резко». Но она слишком боялась. Она боялась, что он велит ей убираться». Марго тоже была озабочена. Как-то в Париже Дус везла ее в аэропорт в 6.30 утра; Марго написала об этом Мод. «[Дус] тогда еще не читала интервью с Рудольфом, в котором он сказал, как он счастлив, что у него есть друг, который обо всем заботится… Интервью ее немного подбодрило, но, по-моему, она опечалена».

Именно во время того приезда Рудольф привел свою 21-летнюю протеже в свою ложу во Дворце Гарнье, чтобы познакомить ее с Марго. Уже давно в балетной труппе Парижской оперы не вырастала звезда международного класса, но Рудольф знал, что Сильви Гийем обладала всеми нужными качествами, и ему нужно было благословение Марго. До семи лет, когда она решила стать танцовщицей, Гийем занималась гимнастикой и считалась «олимпийской надеждой». В балетной школе Парижской оперы она была «той маленькой девочкой – такого вы никогда еще не видели», а в труппе, исполняя роль лебедя в кордебалете, она пора зила Рудольфа своим своеобразием. Как пример футуристической архитектуры, с высоким подъемом, совпадающим в идеальной линейной перспективе с вогнутыми плоскостями ее длиннющих ног, Гийем заново определила образ балерины. Ее необычайная гибкость не только освободила пределы человеческого корпуса; то, что она представляет, когда она танцует, – это чудо пространственной гармонии и абстрактной формы. Обладая тем, что Рудольф называл «сумасшедшим талантом», Гийем в то же время совершенно недоставало зрелости; она превращалась в злую девочку, если не могла настоять на своем. Они постоянно ссорились, «визжали друг на друга, как дикие кошки». Оглядываясь назад, Гийем жалеет, что они не познакомились на несколько лет позже. «Я была слишком молода. Мне нужно было совершить мои ошибки. Он не мог говорить. Я не могла говорить. Мы общались с помощью нашего инстинкта. Поэтому иногда получалось диковато. Из-за того, что он был не слишком терпеливым оратором, а я была не очень терпеливой слушательницей, ничего не получалось. Мы подходили к сути дела без всяких предварительных разговоров».

Ожидая, что она впитает все, что он хотел ей передать, и будет следовать за ним, Рудольф жаловался, что балерина недостаточно внимательна. «Рудольф хотел в каком-то смысле удержать ее, – говорит Жан-Люк Шоплен. – Стать для нее настоящим Пигмалионом. Но Сильви была слишком бунтаркой». Несмотря на молодой возраст, у нее имелись прочные собственные идеи. Она была убеждена, что Рудольф почти ничему не может научить ее в балете или интерпретации. Для него было уже поздно производить на нее впечатление техническими навыками, а когда он выступал, она видела не образ, который он воплощал, а самого Рудольфа. Однако на его примере она научилась другому: как управлять собственной жизнью.

«Я училась жить. Я видела человека, который борется за все, борется за свое мнение, борется за других людей, за что-то, что он считает истиной… Вот что я видела. Я видела человека очень сильного, очень одинокого, и многому научилась на его поведении… Я восхищалась им не по тем же причинам, что другие. Мое восхищение шло от женщины мужчине. Для меня он был не директором, не хореографом. Просто мужчиной. Потому что он был исключительным мужчиной».