Рудольф Нуреев. Жизнь

Наташа вспоминает, что последние двое не говорили почти ни слова, но сидели с восторженным видом, слушая советы и воспоминания двух «невозвращенцев». «Вечер был чудесный, чудесный. Очень поздний, очень уютный, очень личный».

Через месяц Рудольфу предстояло следующее тяжелое испытание: его 50-летие. Зная, что лучшим подарком станет возможность выступить, Жаннет уговорила Мишу предложить Рудольфу больше спектаклей «Жизели» (первый из трех состоялся 17 марта, в день его рождения), и в июне он наконец дебютировал в составе «Нью-Йорк Сити балета». Он хотел исполнить партию Аполлона, но Питер Мартинс, который сменил Баланчина на посту директора, сказал, что он слишком стар, и занял его в «Орфее», в старомодной пантомимической роли. Выход на сцену в балете, который Арлин Крос назвала «пепельной медитацией, пропитанной сладковатым запахом смерти», едва ли можно считать праздником, и Джейн Херманн поручили устроить Рудольфу памятный вечер, которого он достоин. Созвав почти всех партнеров, ровесников и хореографов, с которыми Рудольф работал на Западе, она устроила «первоклассный гала-концерт» на сцене Метрополитен-оперы, открывший летние гастроли Парижской оперы.

Ко всеобщему изумлению, Рудольф пришел в ужас. «Он обвинил Джейн в попытке насильно согнать его со сцены, – говорит Уоллес. – Он решил, что это последний подарок. Такой, который дарят людям, чья карьера закончена». «Он содрогался от ужаса, – добавила Мод. – «Они меня хоронят», – говорил он. Ему казалось, что это обман, что потом все будет кончено». 26 июня, в воскресенье, вечером накануне гала-представления, Рудольф ужинал в «Артистическом кафе» с Мод, Уоллесом и Джейн. Разговор зашел об английских критиках. Все больше и больше расстраиваясь, он вдруг вскочил, обругал всех сидевших за столом и вихрем вылетел на улицу. «Я бросился за ним, а за мной устремилась Джейн, – говорит Уоллес. – Все было настолько травматично, что у Мод в результате появился опоясывающий лишай».

Угрожая вовсе не прийти на гала-представление, в конце концов Рудольф все же не смог устоять: в конце концов, концерт его растрогал. «Вечер получился очень живописным, – вспоминает Линда Мейбердик. – Джейн в самом деле превзошла себя». Больше всего поражал не репертуар[194], а то, что было потом. Под конец парижане устроили свое знаменитое дефиле – впервые за пределами Франции. Вся труппа и студенты училища вышли в центр сцены в соответствии со своим рангом. Там, выстроившись в форме перевернутой буквы V, в ожидании выхода Рудольфа, стоял весь цвет международного балета: Линкольн Кирстейн, Питер Мартинс, Питар Шауфусс, Руди ван Данциг, Мюррей Луис, а также балерины Рудольфа Марго, Мария Толчиф, Карла Фраччи, Иветт Шовире, Карен Кейн, Синтия Грегори, Виолетт Верди, Йоко Морисита, Ева Евдокимова[195]. (Там была даже Мисс Пигги, с которой Рудольф однажды танцевал на записи телепрограммы «Маппет-шоу».) Когда он вышел на сольный поклон, с потолка развернули огромный баннер, украшенный надписью «Нуреев», полетели сотни шариков, на сцене закружились золотые и серебряные конфетти. Выведя своих танцоров Парижской оперы вперед, он повернул налево, оказавшись на одной линии с Барышниковым, который ждал возможности обнять его, и обхватил его так пылко, что оторвал Рудольфа от пола. Потом он продолжил идти вдоль линии, здороваясь со всеми по очереди, и только когда дошел до конца и развернулся, он увидел Марго. «Вот чего все ждали, и когда он поцеловал ее, зал взорвался», – вспоминает Мэрилин Лавинь. – Все разволновались и получили истинное удовольствие, видя Рудольфа таким довольным. Он выглядел очень, очень, очень счастливым».

Однако Мод уверяет, что Рудольф радовался только потому, что все кончилось и что его последующее мрачное настроение оказалось настолько всеобъемлющим, что даже их с ним отдалило друг от друга. «Я поняла, что мое присутствие там нисколько не помогло Рудольфу в его несчастье, – призналась она Уоллесу. – У него столько было на уме, слишком много проблем, которые предстояло решить в будущем, и потеря близости с Джейн нисколько не помогала… Она очень надеется, что их дружба с Рудольфом возобновится, но оставляет право решать ему».

Другие, в том числе Линда Мейбердик, считали, что Рудольф «не имеет права быть таким неблагодарным»; что Джейн Херманн, в конце концов, запланировала гала-представление как большой праздник, а вовсе не «некролог», выражаясь его словом.