Рудольф Нуреев. Жизнь

Рудольф больше не пошел посмотреть на Фариду, и когда Виктор увидел, что он подходит к машине, он заметил «что-то в его лице, какое-то облако печали». Они поехали по городу, остановились на рынке, где Рудольф купил теплые шерстяные чулки, которые он собирался носить в классе как гетры. Он видел не ту Уфу, какую запомнил. Почти все деревянные избы сменились современными многоквартирными домами. «Я даже немного жалею, что все стало современным, – заметил он позднее. – Красивые широкие улицы, самые высокие дома пятиэтажные, поэтому все не так уродливо, много деревьев». Он сначала хотел поехать в оперный театр и сразу направился в одну из студий, рассматривая фото танцовщиков, которых он помнил. Пришел директор, и Рудольф попросил, чтобы его вывели на сцену, где он попробовал исполнить несколько элементов, морщась оттого, что дощатый пол плохо пружинил. «Металл?» – «Нет, нет, – ответил директор, не расслышав иронии. – Пол дубовый». – «Металл», – повторил Рудольф. Пока его водили по театру, он попросил Виктора узнать в справочной три или четыре номера. Один из них принадлежал Зайтуне Насретдиновой, балерине, которая танцевала в «Журавлиной песне» в тот день, когда решилась судьба семилетнего Рудика. Ни она, ни кто другой не подошли к телефону, и он пожал плечами: «Ну ладно, что же нам делать?» Виктор предложил пойти в дом 37 по улице Зенцовой, где раньше жили Нуреевы, но теперь там стоял гараж из рифленого железа. Попросив сфотографировать его перед типичной избой и во дворе другой избы («очень похожей на картины Поленова»), они поднялись на гору Салават, где Рудольф сидел, наблюдая за поездами, которые манили его на Запад. Так как рядом находилось мусульманское кладбище, Виктор предложил Рудольфу навестить могилу отца и был потрясен, когда тот отказался и вместо того попросил везти его в школу номер 2 на улице Свердлова.

Школа номер 2 стала Уфимским хореографическим училищем[190], и его директор, Алик Бикчурин (студент Вагановского училища, которого Рудольф когда-то уговорил познакомить его со своими ленинградскими педагогами), утверждает, что власти намеренно услали его за двести километров, чтобы он не мог встретиться с Рудольфом. «Они хотели создать впечатление, что они безучастно отнеслись к его приезду, что к ним приехал кто-то чужой. В театре всем дали выходной». В Филармонии музыкантов отправили с репетиции домой за час до прихода звезды, а в Музее Нестерова крепко сбитая охранница повсюду ходила за Рудольфом и грубо закричала, когда увидела, что он берет какую-то фотографию. Понимая, что его визит начинает приобретать вид фарса, Рудольф выразил готовность ехать, как только пора было ехать в аэропорт.

В московском аэропорту Домодедово отношение к нему было таким же враждебным. «Я начала побаиваться», – говорит Жанин, описывая, как таможенники тут же конфисковали башкирский мед, который Рудольфу подарили родственники. Как оказалось, причиной была авария на Чернобыльской АЭС, после которой запретили продавать определенные продукты (и грибы тоже) даже в нескольких тысячах километрах от места аварии. «Так вы и должны объяснять», – сказала им Жанин, видя, как Рудольф злится. «Мне нельзя», – ответил таможенник[191]. «Тогда это сделаю я». Таким же неприятным был и убогий, запущенный терминал, с вонючими писсуарами и мусором, который валялся на полу, «как в Калькутте», буркнул Рудольф. Но он подбодрился, когда увидел, что вместе с Любой его ждет ее брат, Леонид, объект его юношеской влюбленности.

Хотя ему не хотелось говорить, как он побывал в Уфе, во время часовой поездки в Москву, пока он сидел между близнецами Романковыми в посольской машине, вскоре Рудольф успокоился и вспомнил их прежнюю близость. Он сказал, как он завидовал безмятежной культурной атмосфере в их доме; как, слушая их разговоры о живописи, самиздатовской литературе или поэтах русского Ренессанса, он боялся говорить из страха разоблачить свою провинциальность. С тех пор он не переставая учился, сказал он. «Но все, что я знаю, нахватано там и сям по кусочкам. Когда я ставил балет, я читал Шекспира или Байрона, но никогда по-настоящему глубоко». Они пошли домой к молодой звезде Большого театра Андрису Лиепе, с которым Рудольф хотел познакомиться. 25-летний танцовщик в тот вечер выходил на сцену в «Жизели», но ему так хотелось подольше пообщаться с Рудольфом, что он приехал еще в полном сценическом гриме. Они много пили, много разговаривали, и наконец, в обществе этих русских, которые мыслили так же, как он, Рудольф почувствовал, что вернулся домой.