Рудольф Нуреев. Жизнь

Рудольф собирался дирижировать в Ялте, но, поскольку температура не падала, Дус, не говоря ему, отменила выступление. Она собиралась сразу увезти его в Париж, но 17 марта ему исполнялось пятьдесят четыре года, и Рудольф не хотел разочаровывать Любу, которая пригласила больше двадцати человек на ужин в доме на улице Чайковского. В число гостей входили родственники Романковых и их дети; звезда Кировского театра Алтынай Асылмуратова; Фаина Рокхинд, преданная поклонница Рудольфа, и Джером Роббинс, которого событие так растрогало, что он встал, чтобы произнести тост. «Все, кто говорит с вами здесь, кажутся частью вашей второй семьи, – сказал он Рудольфу. – Я не вхожу в вашу семью, но являюсь частью вашей мировой семьи и хочу выпить за ваше здоровье и поблагодарить вас за все, что вы сделали для балета, особенно в нашей стране. И я видел, что вы сделали во Франции, видел ваше влияние… Я всегда очень вас любил». Сидевший во главе стола рядом со своим любимцем Леонидом Рудольф улыбался, хотя выглядел хуже, чем всегда; лицо его совершенно побледнело. Сестра Любы, Марина, врач, предупредила ее, что у него СПИД; она посоветовала дать ему отдельную тарелку и столовые приборы. Но в тот вечер Рудольф почти ничего не ел, а на следующий день, когда Люба провожала его в аэропорт, ему как будто стало еще хуже. «Он был такой слабый, что я, откровенно говоря, подумала: «Это конец». Пройдя паспортный контроль, он обернулся к Любе и прошептал: «Поставь за меня свечку».

Нил, помощник Рудольфа, тоже думал, что Рудольф вот-вот умрет; когда их самолет сделал промежуточную посадку в аэропорту Хельсинки, договорился перевести его в отдельное помещение. «Вся его одежда была мокрой от пота. Я сушил их феном, но в конце концов купил ему футболку с надписью «Я люблю Хельсинки», чтобы он переоделся».

Когда они приземлились в Париже, Рудольфа сейчас же отвезли в клинику Амбруаза Паре в Нейи, где оказалось, что у него цитомегаловирусная инфекция сердца, из-за которой в области сердца скопился литр жидкости. Врачи были убеждены: задержись он в России еще на день, он бы уже не вернулся. Но когда Рудольфу сказали, что ему предстоит операция, он запаниковал и стал бессвязно возражать: «Нет, нет, я ухожу. У меня ужин».

Шарль Жюд, который был с ним, умолял его образумиться. «Ладно, я остаюсь», – проворчал он, но заставил Чарльза пообещать, что он будет рядом, когда он проснется после наркоза. На следующий день, услышав, что жена и дочь Чарльза тоже в больнице, Рудольф попросил показать ему пятилетнюю Джоанну. «Мне сказали, что не очень хорошо позволять ей видеть его таким», но, понимая, что Рудольф, возможно, наберется от ребенка сил и энергии, Чарльз подвел Джоанну к кровати. «Он взял ее за руку, и я увидел, как зажглись его глаза». «Я жив, я жив!» – воскликнул Рудольф.

Вскоре после этого в Париж прилетела Джейн Херманн. Как-то вечером она сидела в своем гостиничном номере, когда ей позвонил Эндрю Гроссман. «Он давно уже перестал подыскивать для Рудольфа одноразовые ангажементы, но сказал мне: «По-моему, ты должна прийти, если хочешь его увидеть. Он отказывается от лекарств».

Танцовщик и импресарио не общались после той ужасной ночи в Сан-Франциско, и Джейн признается, что с ее стороны уже не было никакой привязанности. Тем не менее, «главным образом из-за огромной сентиментальности», она помчалась на набережную Вольтера. Рудольф тепло приветствовал ее, и они заговорили, как будто расстались лишь накануне. Потом Джейн неожиданно для себя произнесла: «Ну-ка, веди себя как следует и принимай лекарства. Потому что у меня идея – ты будешь дирижировать в Метрополитен». Рудольф вначале ей не поверил – в его состоянии он больше не мог стоять за пультом несколько часов, как не мог танцевать полноразмерный балет. Но Джейн убедила его в серьезности своего предложения. «Я делала это ради нас обоих. Он был самым значимым артистом в моей карьере, и с его уходом для меня как будто закрывалась дверь. Я понимала, что он в последний раз сможет сделать что-то важное в Соединенных Штатах, поэтому и предложила ему последнюю возможность в надежде, что, может быть, перед смертью он поймет, что такое настоящий друг. Он в самом деле очень меня благодарил».