Руфь Танненбаум

Вместо того чтобы услужить ему, Илия, получается, рассердил Радослава и тогда попытался объяснить, что не предлагал награбленного, а просто его родственник, Анте, участвовал в зачистке того села и ему, по их военным правилам, досталось три поросенка, а поскольку Анте живет один, поросят он хочет с кем-то поделить, грех, если пропадут. И чем больше он бубнил, тем больше путался, а Радослав все больше мрачнел.

Поначалу его забавляло, что все думают, будто он при новой власти секретно получил какой какой-то особый чин, но позже его наполнило некое странное, раньше незнакомое ему чувство внутренней полноты. Он осознал это, когда в первый раз подумал, что однажды все может стать по-старому, вернуться назад, и он опять будет обычным стрелочником Раде, который в свободное время сидит на скамейке и провожает поезда, и никто его ни о чем не спрашивает, и его слово нигде не играет никакой роли и не берется в расчет.

Вот почему он морщился на рассказы Илии про родственника Анте, про поросят и про зачистку сербского села. Если бы он обрадовался, если бы предложил начальнику станции отдать поросенка бедным или же забить его и отдать преподобному Эмануэлю Пернеку, а тот пусть сам решает, кому и как распределить мясо, мираж бы исчез, а Илия Матузич перестал бы его бояться. Может, даже уволил бы из злости и досады, что так перед ним унижался.

Радослав знал об этом человеке всё.

Они оба пришли работать на станцию Новска примерно в одно время, но Илия начинал не стрелочником, а путевым обходчиком. Следил за состоянием шпал и насыпей, проверял, не поврежден ли какой-нибудь рельс. Он не умел писать и, когда нужна была его подпись на каком-то документе, ставил вместо подписи крестик, а потом Радослав научил его писать свое имя и фамилию. Когда он позже напоминал ему от этом, Илия краснел как маков цвет. Но так как он приехал откуда-то из той глубокой и мрачной Боснии, которую не знают и сами боснийцы, а остальные никогда даже не слышали обо всех ее городах и селах, горах и реках, Илия обладал несгибаемым и сильным желанием выжить, которое заставляло его в каждый осознанный момент жизни, всеми способами, моральными или аморальными – это безразлично, бороться за то, чтобы завтра у него всегда было лучше, чем сегодня. Вот так он добрался до должности начальника станции.

Когда король Александр отправился с визитом в Загреб, станция Новска была украшена лучше всех остальных. Другие начальники станций королевства вывешивали, как и было предусмотрено утвержденными правилами, по одной взятой в рамку фотографии королевича Петра – в главном кабинете и в зале ожидания. А Илия Матузич развесил семнадцать снимков королевича – ровно столько помещений, не считая туалетов, и включало станционное здание, причем все фотографии были за его счет вставлены в позолоченные рамки. Но он рассчитывал на то, что эта трата быстро себя оправдает.

А когда Стоядинович стал премьер-министром, Илия моментально смекнул, каковы амбиции этого человека, и добавил его портрет к Петру, в главном кабинете и в зале ожидания. Только повесил немного ниже, чтобы кто-нибудь что-нибудь не подумал.

Перед каждыми выборами Матузич, еще с тех пор, как он был обычным обходчиком, громко заявлял, за кого будет голосовать, и еще громче поливал грязью тех, за кого голосовать не будет. Поддерживал он всегда тех, про кого было ясно, что они победят, что за ними стоит король, а позже, после смерти короля, – принц-регент. Так что бедняга Илия Матузич голосовал за Баю Пашича и за Прибичевича, за Стоядиновича, Евтича, радикалов, демократов, Драгишу Цветковича и Момчилу Нинчича, и, хотя он каждое воскресенье присутствовал на мессе, исповедовался как по расписанию и доводил себя до изнеможения, участвуя во всех местных крестных ходах, паломничествах и богомольях, да к тому же еще пел хорватские песни на всех церковных праздниках и торжествах, он никогда не голосовал ни за Хорватскую крестьянскую, ни за какую-либо другую партию. Хотя, возможно, тайком и голосовал, но в нужный момент в этом не признался.

Поэтому он изрядно струхнул из-за своего поганого болтливого языка и упорного желания выжить, когда к власти пришел поглавник. Десятого апреля он боялся, что уже одиннадцатого его вышвырнут с работы, а когда этого не случилось в течение нескольких месяцев, его страх не уменьшился и сам Илия не успокоился. Страх остался тем же, иногда он даже усиливался, когда кто-нибудь вроде Радослава Мориня бросал на него такой мрачный и холодный взгляд. Тогда Илии казалось, что люди смотрят на него тем самым взглядом поглавника с фотографий на стене, взглядом, перед которым чувствуешь себя виновным и знаешь, что этого тебе не простят. В революции, осуществленной во имя Божие, дело усташей – наказывать, а дело Бога – прощать. И если Илия даже сто раз в церкви исповедуется и покается в своих грехах перед хорватским отечеством, перед поглавником он по-прежнему останется виновным.

Радослав Моринь еще раз перезарядил пистолет, прежде чем прибыл товарный поезд с загребского направления.