Руфь Танненбаум

Госпожа Штерн на мгновение покраснела как помидор, ей захотелось провалиться сквозь землю; она никогда не совершала ничего столь неприличного, а хуже всего то, что поступок этот ничем нельзя было объяснить. Она лихорадочно старалась придумать какое-нибудь оправдание, но ничего не придумала. И, совершенно растерявшись, вместо того чтобы выпустить из рук свой конец пододеяльника, она продолжала тянуть его к себе.

В саду Зингера выстиранное постельное белье в тот день провисело недолго, потому что вскоре полил дождь. Госпожа Штерн быстро сняла с веревки пододеяльник, простыню и наволочки и побежала назад, в дом.

Если бы на эту картину смотрел кто-то со стороны, он увидел бы в ней только покой, семейную гармонию и счастье.

XXII

Как-то вечером, в начале марта 1940 года, Клара Диамантштайн вовремя не привела Руфь домой. Было уже больше девяти, а девочка все не приходила, хотя репетиция «Госпожи министерши» должна была закончиться не позже семи.

Мони сидел за столом и курил, Ивка заваривала очередной кофе и нервозно ходила по квартире. Громко стуча каблуками, как и всегда, когда из-за чего-нибудь злилась или нервничала, потому что ей казалось, что они, те, что внизу, должны быть в чем-то виноваты. Со временем та сумасшедшая женщина, Амалия Моринь, которая за последние полгода стала серой, как стена, и глаза которой всегда горели так, будто у нее жар, стала выглядеть опасной. А ее муж, в давно не стиранной и залатанной железнодорожной форме, в неглаженной рубашке и с засаленным галстуком, идя по улице, жался к стенам домов, словно хотел быть невидимым. Ну, разумеется, думала Ивка, чему удивляться: если жена сумасшедшая, бедняге, естественно, хочется быть невидимым.

Следовало бы заявить бану или кому-нибудь из его подчиненных, что эту женщину необходимо куда-то убрать. Она может принести большое зло. Да и положа руку на сердце, не годится, что эта сумасшедшая живет прямо по соседству с девочкой, которая, не так ли, очень важна и для этого города, и для всей нашей Хорватии. Она, может, и не сделает ей ничего плохого, но достаточно, если ребенок испугается, встретив ее на лестнице, – это может стать концом карьеры Руфи. Все-таки она еще маленькая, а дар актера, профессор Микоци повторил это сто раз, похож на канарейку, которую нужно беречь, следить за ней и ни в коем случае не подпускать к открытому окну. Если улетит, больше не вернется. Ну а если судьба Руфи Танненбаум бану безразлична, ладно, тогда Ивка сама позаботится о своем ребенке, защитит от сумасшедшей Амалии и будет смотреть за Руфью, как самая обыкновенная мама, а не как мама загребской Ширли Темпл.

Но уж тогда пусть не приглашают Руфь Танненбаум поздравить молодого короля с днем рождения от имени детей и граждан Загреба и перед ним самим сыграть в одноактной пьесе «Когда Бог был ребенком», потому что мать девочки, Ивка, больше никогда не позволит везти ее в Белград. Да и вообще, где это видано, чтобы одиннадцатилетнюю девочку одну отпускали в Белград!

Сейчас она была как разъяренная рысь и так звучно ходила по паркету, что казалось, будто хочет забить в него свои тонкие каблучки, словно это гвозди.

Мони курил сигарету за сигаретой и делал вид, что не замечает ее ярости. Уже целый час он молчал, а ее устраивало, чтобы его молчание продлилось как можно дольше, потому что стоит ему открыть рот, например, чтобы попросить ее не маршировать по квартире, как гвардейцы короля Петра, может вспыхнуть ссора, и во время этой ссоры Мони, разумеется, скажет, что он думает о малышке Диамантштайн, этой тощей уродине с городской окраины, которую они практически содержат, потому что она получила работу в Хорватском национальном театре благодаря Руфи и потеряет ее, как только больше не будет нужна Танненбаумам. Стоит Кларе перестать смотреть за Руфью, и она окажется на улице.

Мони не раз говорил, что Руфи нужен кто-то другой, кто будет не просто таскаться за ней, как собачонка, провожать в театр, в школу, а сможет оказывать ей какую-то помощь. Мони уже не раз говорил и то, что Руфи нужен кто-то, кто сможет давать ей советы относительно работы и жизни вообще, кто-то, кто поможет ей справляться с латинскими глаголами и арифметикой. Кроме того, Руфи следовало бы расширять свои горизонты, а не сужать их.

И что подумают люди о нас и о нашем ребенке, что подумают о великой хорватской актрисе Руфи Танненбаум, если постоянно будут видеть эту деваху, которая выглядит так, будто ее выбрал лично министр пропаганды Геббельс ради того, чтобы продемонстрировать, как на самом деле выглядят евреи?

Вот что говорил он Ивке, но она его не слышала. Переходила на другую тему, предлагала вернуться к этому в другой раз, или же вдруг посреди театрального фойе поднимала крик, что у нее не осталось ни одной таблетки веронала, а сегодня полнолуние и как же она теперь ночью заснет. И пока искали кого-нибудь, кто среди ночи согласился бы разбудить доктора Врбанича и потребовать у него веронал для госпожи Танненбаум, потому что Мони неловко самому будить его, обо всем остальном уже забывали.