Руина, Мазепа, Мазепинцы

Чигирина, не станет держаться с Дорошенком. Все сдадутся, и сам

Дорошенко, как увидит близко себя царскую рать, не то станет

думать, что теперь. У нас на правой стороне все с охотою отдадутся, под высокодержавную царскую руку, только пусть великий

государь нас пожалует: наших полковников и прочих начальных людей

не велит грабить, разорять и в Сибирь ссылать. У нас этого очень

боятся. Да еще и того многие опасаются: как сдадутся под высокую

царскую руку, а великий государь изволит их королевскому

величеству отдать, как уже было при Бруховецком. Какие были города

побранВг, а потом опять отданы Польше! Тогда уж покоя у нас не

будет, потому что под королевскою рукою нам ни за что не быть!>

Прощаясь со мною, Лизогуб сказал: <пусть бы царский подьячий

приехал ко мне повидаться в Канев!>

Щоголев не дозволил себе без ведома гетмана входить в

дальнейшие объяснения и ехать на свидание к самому Лизогубу, потому что не знал степени искренности Л^зогуба, и воротился в

Батурин. На прощанье с ним Дмитрашко Райча, всегда склонный

к козням, старался выставить себя особенно преданным царю и

способным оказать услуги, а своих земляков-малороссиян чернил

всевозможнейшим образом всех огулом, не касаясь лиц, и только

одного Лизогуба хвалил.

По возвращении в Батурин подьячий услыхал от Самойловича

такой отзыв о Лизогубе:

- Верил я Лизогубу, пока он не был в сватовстве с

Дорошенком, а теперь не верю; думаю, все, что Лизогуб говорил греку

Павлу, научил его так говорить сам Дорошенко. Вот как пойдем

с князем Ромодановским на ту сторону с войском, так и не в

честь станут нам сдаваться, знаючи, что иначе турки придут и

разволокут всех. Вот Хмельницкий с бусурманами водился, да и

залетел в Царьград, да и Дорошенко из-под Каменца от бусур-

261

мана насилу утек. Не отбыть ему и “вперед. К, Лизогубу посылать

не нужно. Лизогуб наши слова станет передавать Дорошенку, а

Дорошенко передаст об этом султану и тем станет его против нас

возбуждать.

Эти слова показывали, какое взаимное недоверие

господствовало в малороссийском обществе: один другого хотел подвести, один другого остерегался. Самойлович, наученный опытами

прежних лет, осматривался на все стороны, чтоб его не провели и не

вооружили против него в Москве правительство.

Щоголев уехал 13-го марта.

По договору с турками поляки обязались дать Дорошенку Бе-

лую-Церковь, но белоцерковский комендант Лобель не сдавал ее, а Ханенко продолжал именоваться гетманом всей правой стороны, и недовольство в Украине подчинением Турции подавало ему

надежды. Умань отложилась от Дорошенка. По рассказу летописи

Величка, в понедельник на Пасху был обед, устроенный

Братством в Воскресенской церкви; там были многие значные жители

и начальные люди компанейцев и серденят, посланных Дорошен-

ком в Умань. Во всем городе много тогда пили ради праздника

Господня. Когда полковники компанейский Силич и серденятский

Жеребило возвращались верхом с пира, пьяницы на улице стали

задирать их бранными словами, а когда те стали от них

отмахиваться канчуками, бросились на них с дрючками (кольями).

Жеребило ускакал из города с конными компанейцами, а Силич

с пешими серденятами, запершись в каком-то доме, отстреливался

от уманцев, пока, наконец, уманцы взяли его со всеми

серденятами и всех перебили. Кгродзенко, поставленный от Дорошенка

полковником, убежал к своему гетману, а уманцы выбрали

полковником Яворского, прежнего войскового товарища, и послали к

Ханенку объявить, что хотят быть под его региментом. Тогда

Ханенко начал открытую вражду с Дорошенком. Назначенный им

в звании белоцерковского полковника Игнат Макуха начал

беспокоить подъездами украинские городки, признававшие

Дорошенка, а белоцерковский комендант просил помощи у киевского

воеводы. Дорошенко обратился за помощью в Крым через войскового

товарища Ивана Мазепу, но рассудил, что до прихода к нему на

помощь союзников ссориться с Польшею не следует: он послал

королю Михаилу письмо, где заявлялась мысль о соединении

Украины с Польшею на основании Гадяцкого договора,’ с

непременным однако условием немедленного выхода поляков из украинских

городов. Посланец Дорошенка был на дороге схвачен турками, и

вскоре в Чигирин явился турецкий чауш с запросом, что значит

посылка к польскому королю. Дорошенко отговорился, что это

была хитрость: узнал он, что поляки намерены напасть на

Украину, хотел обмануть их и задержать, пока не пришлется к

262

нему помощь из Турции. Отпуская этого чауша, Дорошенко

послал к султану в подарок польских пленников, содержавшихся у

него в Чигиринском замке. Дорошенко туркам говорил тогда

правду; он сносился с поляками, не думая на самом деле с ними

дружить. Король послал к нему львовского православного

епископа Шумлянского, человека искренно преданного полякам и

склонного к унии, которую принял впоследствии. В ожидании приезда

этого владыки Дорошенко назначил генеральную раду на реке

Расаве для рассуждения о том, что делать с поляками, но сам

туда не поехал, зная наперед, что в большом народном собрании

встретит против себя раздражение, а послал туда вместо себя

наказным Лизогуба, который на раде выслушал от Козаков